Знаешь, под утро хочется...

Знаешь, под утро хочется
просто сойти с ума, комната — эта комната — уже мне, чем тюрьма. Рыбы в Луаре прячутся молча и невпопад, в глине, в грязи, за корками красной коры дриад. Сколько с тобой готовились мы умереть вдвоём? Тихая Белоглазая смотрит в дверной проём: руки её — палладием, губ орлецом помад шрамы, смеясь, замазаны, серых волос каскад лица её завешивал — пылью, тоской, душой. Что-то в груди кровавое стало бедой большой, губы кровятся, голову рвёт изнутри буран. Где мой священный, праведный, истовый Иордан? Ступни в Луаре плещутся. Я на балконе, в ночь пел о забытых правилах, Небо прося помочь. Ну же, прошу, хоть кто-нибудь, поговори со мной, крысы бегут из глаз моих, тихо шипя «чумной». Пальцы тончают, кольцами сыпя на драг дорог, где-то трубит валькирия в лунный, ольховый рог.

Если б ты только знал меня. Дрожь, дым кадил, вино. Помнишь когда-то, некогда были с тобой одно нежное и безбрежное. Нынче уже смешон я, умирая медленно, кутаясь в капюшон, чтоб, не дай Бог, не видели шрамы на коже скул. Мерно качаясь, досточку, переступает мул. Здесь я — простой и радостный, там я не нужен им, буду доволен, видимо, если хоть невредим выйду из этой заводи. Омут — глаза, в глазах — слёзы кислотно-бледные. Я не силён в азах, но подскажу решение: ты не обманешь Рай. Яхву зови всесильного именем Адонай или тонзуру выколи в вязком пшене волос — только никто не выйдет твой вечный решить вопрос. С ней вам, конечно, лучше бы — проще, сподручней, я
птицей влетаю в заросли боли и небытья. Мир, забираясь пальцами, тянет за капюшон. Что мне поставить исподволь и не страшась на кон? Хочешь зрачков бездонности, призрачность точек «ро»? Хочешь, перловым парусом в тёмном аду метро, я закричу, захлопаю и упаду в песок? Голос остался голосом, вытеснив голосок.

Что до меня вам, милые? Это не ваш позор, воды текут сквозь радугу, следствием — петрикор. Калла цветёт, белеется где-то вдали, вдали... Боже, я так не выдержу. Сжалься и не боли больше внутри растерзанным. Плечи, чужая шаль. Ну и кому меня теперь, кроме приличий, жаль? По простыне раскиданы синим изломы рук. Где я? Зачем я? Что это? Кто те тела вокруг? Если с утра — хоть как-нибудь, ночью — сюжет не нов. Что между нами, кроме как прения проводов? Что между нами, кроме как две пустоты из глаз? Что мне «потом когда-нибудь», если моё сейчас гордым висит повешенным, вывалив языка рыхлость, и эта ноша мне стала давно легка. Чуешь, в Луаре плещутся рыбы. На ствол — лишай вечного перво-дерева.
Больше не приезжай.
Не приезжай, не тронь меня. На острие меча стоны стекают уханьем, странной мольбой сыча. Вот моё время — капает лаком с чужих ногтей. Стали слегка зелёными лица Твоих детей, Боже. Я слов не тратил бы, если бы не приказ.

Стрелки слились отчаяньем в острую боль «сейчас».