За нечеловеческую боль

Я хочу забыть. Под головою
рот подушки поглощает соль. Диамант последнему герою за нечеловеческую боль, что в ладонях тихо оседает. Хорони, не закрывая глаз. Снег сто тысяч лет бездумно тает. Попрощайся с первой из прикрас: запах пенки на молочной глади, запах тела, мёд, сандал и дождь, жжёный сахар, ночь на автостраде, что рождает призрачную дрожь, рыба на костре и затхлость дыма, тинный пруд, коричная свеча. Выстрел грянет в нерв, и неделима станет бесноватость скрипача. Не узнаешь запах. Это пытка — новым Фаларидовым Быком. Скрипнет тихо старая калитка, и спираль, морским скрутясь коньком, бьёт навылет. Губы побелели. Чай с лимоном, сладкая тоска, чёрный хлеб и сок речной форели. Снег всё тает — годы и века.
Шум машин. Привычно-одиноко, дрожи герц и скрипка. Голоса. В небе гаснет призрачное око, на полу белеет полоса. Вервием опутанные руки. На пол. На колени. Синяки. Растворяясь, исчезали звуки. Снег всё таял, руша потолки.
Лампа, треск огня, окно экрана, боль под пледом корчится и ждёт. Ногти рвут покрытие дивана, раскрошив подтёкший синий лёд. Жалоб глаз не слышно сквозь эфиры, арабеской сны ползут по лбу. В сути слов теперь зияют дыры: Что теперь нелепое «живу»? Что теперь последнее «немного»? Сторона ли та или не та.
Снег растаял.
Кровь во рту у Бога.
И тогда
наступит

темнота.