Стая на грани погибели

Стая на грани погибели бросит львёнка,
львёнок на миг истощения станет грозным. Вот моё сердце — грохочет, стучится звонко, ноги сцепляя давлением варикозным. Что ты такое, чтоб видеть меня у храма ног, что покрыты язвительных язв налётом. Жизнь — это вовсе не сказка, не мелодрама — платишь тавром за падение им, полётом, горькой полынью, латынью, лазурным глазом /где-то за Солнцем он светится Соломеей/. Лето на город спустилось кислотным газом. Чайка столкнулась с тяжёлой кормой, и реей вырвал ей сердце Атлант Небытья, мерцанье звёзд утопает в дымах и седых, и страшных. Это ли путь на крестовое целованье, наших волос трепыхание (не)продажных, наших ладоней зажатие - в них терновник. Чёрное с синим и белым — красиво, просто. Если у этого мира и был Виновник, он не найдётся, а губы твои короста нитью орфеловой, когтем тоски прошила, снов предрассветных, красивой дугой обмана. В бубне моём напрягается Овна жила, в сердце моём зацветает, вертясь, Сюзанна
Чёрная - ищет лучи, окунаясь в яды, просит сказать «полюбил» или срезать стебель. В поле поют чернокудрые конокрады, телом и ртом выгибая ветров молебен в гулкую горечь, и райдо разит с размахом. Пахнет твой стан розмарином, лавандой, волей, вздохом, метаньем и крыльев жемчужных взмахом. Я заплетаюсь в платановых аллегорий джунглях и зарослях. Это ужасно, милый. Я тебя так полюбил, что боюсь, не встану — вздрогну, увязну в броженьях речного ила, памяти тени сожгут меня, спев павану жгуче-испанскую. Телом Святой Люции, ясных очей на чужих раскалённых иглах, я задохнусь в экзальтации, эйфории, грозным куском растянусь на рычащих тиграх белых, как лотос, и сильных. Зияет рана в сердце, загнившем, усталом. Со дна морского тонкая шея шипеньем Левиафана вспыхнет моя в темноте (не)ночного крова. С чёрного лика глядит белизна невинно, масса порока рождает глаза ребёнка. В горле признаньем скопилась любовь и тина.

...стая на грани погибели душит львёнка.