Анатомия любви

Когда-то и я, в силу юношеского романтизма, представлял себя непременно известным и, конечно же, гениальным художником. Но с возрастом любовь к красивой жизни, видимо, пересилила любовь к красоте и теперь я могу, только представить себя среди слушателей Императорской Петербургской Художественной Академии. Чтобы подсластить горькую пилюлю судьбы, пусть это будет класс по рисованию обнажённой женской фигуры с натуры... Для этого отправлю самого себя в мою любимую революционную эпоху для русской живописи, а именно, время художников-передвижников, тем более и натурщица была какая-то необыкновенная - рыжеволосая с зелёными глазами, или просто от волнения так показалось…
 Итак, добро пожаловать в мир хрупких юношеских фантазий, почти никогда несбыточных, потому что ветренных, но всегда таких же ярких, как жаркий полдень 1 июня 1897 года.

Большая зала. Запах пыли.
Застывший воздух в рамах окон.
По небу облака куда-то плыли
И поправляли непослушный,
Блестящий с позолотой,
Солнца локон.
Натурщица вошла, разделась,
На край скамейки села робко.
А в тишине витало чувство,
Когда бывает всем однажды
И каждому чуть-чуть неловко.
Упал угодник дамский – карандаш,
Желая на бумаге,
Эскиз скорее набросать,
От цели находясь,
Почти что в полушаге.
Мечтал быстрее страстно,
Плоть нежным контуром обнять.
Наточен остро был
Для юных чувств опасно.

Нас много. Каждый был влюблен.
И для мечты тесна большая зала.
И вместо неба потолка плафон,
Откуда ангелы смотрели вниз
За много реставраций лет уже устало.

Степан - купеческий потомок
Небрежно краски раскидал.
И на холсте вальяжно, томно
Натурщицы румяные черты,
Как булку сдобную,
добавив полноты нескромно,
К десерту пышную нарисовал.
Любовь с избытком,
Которая сидит в отцовском доме,
С романом Диккенса наверняка.
В окне, с геранью и в истоме
Ждёт терпеливо и законно
Добротного и чтобы только ровня,
А так же непременно с бородою жениха.
Родит ему детей
Штук десять, а после вместе
Выйдут на веранду
и будут пить с малиной чай,
пять раз иль более на дню.
А что ещё для счастья кроме надо?
Богатую и знатную родню!

Сосед, невольно глядя, облизнулся.
Егор - сын бедного вдовца-попа.
Уж больно сыто всё сиюминутно...
А где же странница - неугомонная Душа?
Богатая одежда - тело только
и умирает не дыша.
Под ним всегда от глаз сокрыто,
Что поднимает нас на небеса.
И близоруко, но пытаясь,
борясь со страстью без конца.
На грудь невольно отвлекаясь,
Духовное увидеть на холсте, стараясь,
Где не хватало глубины,
Христианского начала,
Страдания тернового венца.
На горней высоте,
С иконным чистым ликом,
Эскизы получались все.
Печали будущей слеза
Лишь отражала тлен земного мига.
И поднятые вверх большие,
Задумчивые, вечные, иные
И добрые, конечно, словно
У Богородицы, глаза...

Иван довольно ухмыльнулся…
В душе эсер и правдолюб.
Внутри давно уже задумал,
Нарисовать художественно труп!
Пусть жизни видят все изнанку,
Что мы всего лишь средство, а не цель.
Морщинку каждую и ранку
По-честному изобразить хотел.
И отменить любовь бы к чёрту!
Она всё дело тормозит.
Свободы нет в ней
Ни на толику поскольку,
Известно потому что глупый сердца пыл
Лишь делу Революции всегда вредит.
Глаза чертовски всё-таки красивы!
Сам испугался мысли, чувства скрыл.
Чтоб не поддаться страсти искушенью,
Исправил манящую картину.
Глаза натурщицы надёжно,
Ставшие художнику мишенью,
смертельным сном, наверняка закрыл.

Психолог тонкий, мастер кисти.
Поклонник Репина с Крамским.
Илья - дворянский отпрыск.
Муз неизменный ухажер
и преданный любимчик.
Судьбой и маменькой храним.
Искусно, цело, чересчур изящно,
когда однажды оказался даже в нумерах.
Изобразил девицу падшую,
Но искренне и так по-детски нежно,
Что будто бы свою невесту
Целомудренно и с честью
От грязи мира обелил и показал.
Подчеркивало тело точно,
Что выше и сильней земного истина-любовь.
И взгляд прямой достойный, смелый, гордый.
И властно, поднятая триумфальной аркой,
Дворянка столбовая - бровь.

Философ мистик и художник Фёдор,
Но, к сожалению, ещё поэт.
Влюбился сразу и печально,
Потому что безнадёжно,
Поскольку знал, любовь
Приносит много горестей и бед.
Когда бессонница и мысли
Покоя ночью не дают.
И проще было бы уж точно
Повеситься, а лучше застрелиться,
Избавиться тем самым от любовных пут.
И всю тоску сердечную и муку,
Как гимн земной любви,
Изобразил, уже познав
Неразделённых чувств науку.
Яд долгожданный для растерзанной души.
Судьба сама накладывала
в порыве страсти на себя
дрожащие от боли руки
Чужда для радости любви.
Настолько ровно о пропорциях
Добра и зла заботясь,
насколько лишние, нелепо
на обнажённой женщине напротив,
По замыслу картины, покажутся, зачем то,
Изношенные в поисках счастливой доли сапоги.

По классу строгий шествовал Учитель.
Мораль и Нравственность в одном лице видны.
Нас поправлял и наставлял поскольку
Знал и лучше чувствовал и видел,
ссылаясь на жизненный богатый опыт,
канву событий и традиций,
всю анатомию вплоть до скелета,
чужой и разной человеческой любви...

Вдруг! В действительности я оказался нудной.

- Опять витаешь в облаках?
Раздался рядом женский голос.
Ну, неужели приготовить кашу трудно?

Мне приговором стал жены суровый логос.
Везде, где я бы не был!
Звучал не ангельски, беспрекословно, трубно
и победно, прямо сверху, с неба!
Зашевелился отчего на голове,
Седым мой ставший по причине этой редкий волос.

- А ты расселся тут, семью оставив без обеда!
Как наглый кот, облизывая губы.
С улыбкой глупой влюблённого в генсека пионера!

И почему так современный мир
К искусству совершенно груб?
Задумался на миг,
Забыв про давешний испуг.
П-п-простите какая каша?
Обиженно я процедил сквозь зубы.
Надеясь на вчерашний суп,
Как оправдание и даже, может быть, заслугу.

- Которая давно уже сгорела!

Когда тут стать художником?
Увидев недоумённый взгляд жены,
Я захотел вдруг оказаться
В году так этак... допустим
Две тысячи, чем чёрт не шутит,
В тридцать первом!
Когда учёными российскими, наверное,
проблемы с подгоревшей кашей,
Чтобы не отвлекать художников от дела,
Изобретением инновационным будут решены.
Боясь остаться понятым неверно,
Улиткой удалился я мгновенно в глубины Бессознательного эго.
По мнению жены, пусть бесполезного всегда процесса,
если совсем не верить корифею Зигмунду, простите Фрейду,
Где исторически, но верно
мы все анатомической любовью,
благодаря природе нашей,
от смерти до рождения наделены.
И оттого наверно, так часто, но надеюсь, что взаимно
В друг друга порой по-разному, но безнадёжно влюблены.
Простите, все мои мечты и Веры и Надежды!
Нет Музы у меня главнее, кроме
Хранительницы очага - жены.
А, как известно, струной натянутые нервы,
Кто бы спорил? Конечно, верно!
Поэту настоящему, как и художнику
Всем нам всегда до боли
на Лире Вдохновения нужны!