Слишком точно помню, как это было...

Слишком точно помню, как это было,
как кровать холодила лопатки толщей речного ила,
как мечтала, что тебя в подворотне до смерти изобьют.
Как летели после чашки в стену, то выше, а то и ниже,
как орала, что ненавижу, до выноса мозга на улицу ненавижу
и тебя, и твою семью.

А потом ты ушёл прямо в ночь что дождём грозила,
нависала над городом многотонной японской тварью вымышленной -
Годзиллой,
дверь железную пнул, и стену в парадном пнул.
Я сидела долго, искала тут виноватых,
протирала лоб смоченной в спирте ватой,
долго-долго - до вычесанного рассвета - слушала тишину.

Через восемь дней за окном наступило лето.
Я листала с остервененьем новостные сайты и новостные ленты
и искала везде, искала, ну как могла.
Телефон отвечал «абонент недоступен». И телебашни
не показывали ни имени ни лица в списках без вести в эти дни пропавших,
я ходила по моргам, искала татуировки твои на телах.

А потом, одурев окончательно (как будто бы было мало),
собралась и твоей позвонила маме,
до тягучей боли в ладонях на таро смерть устав гадать.
Всё сильнее комната круг замыкала - стены.
И она мне сказала со злостью: «Не смешно. Знаешь, я бездетна».
И сказала, что никакого сына. И никогда.

...

Все кого мы теряем, уходят во тьму навеки,
все кого мы теряем, уходят во мрак на веки,
просто смотрят на нас небывальщиной, навью сквозь ночи вехи,
просто смотрят на нас сквозь оплавленные года.