Шторм

Ветер пел, летя над морем,
волн поющих в унисон.
И пел ветер об Авроре,
распрекраснейшей как сон.

Пел крылатый в крыльях чаек,
и в баркаса парусах.
И не знал ни кто печали,
и не ждал грядущий крах.

Только песня вдруг затихла,
как и чаек вечный крик.
И матрос с ,,Пьянчуги Билла,,
в середине шутки сник.

Взволновалась вся команда,
вышел даже старый кэп.
Что был хром немного правда,
но пока ещё не слеп.

Ну а небо ж над проливом,
стало пакостно темнеть.
Уж притом, что день лениво,
не прошол себя и треть.

Тут то ветер вновь и грянул,
что оркестр бесьих сил.
С громом дьявольским на пару,
не запел уже - завыл.

Пал сноп молний с вышней бездны,
в красках жутких мир смешав.
И сдавил страх души смертных,
что безжалостный удав.

Закричал кэп диким гласом,
- паруса убрать к чертям.
Но завис рок над баркасом,
приговор им смертный чтя.

Побелел лик капитана,
что во тьму средь волн взирал.
Ибо с яростью тарана,
на них шол девятый вал.

И средь адской карусели,
потонул крик моряков.
Что на дне морской купели,
обрели свой вечный кров.

Бушевал шторм день и ночь всю,
не убравшись и к утру.
Лишь к полУдню стих он вовсе,
кончив чёрную игру.

А за сотни лиг оттуда,
средь рыбачьего села.
У девчушки вдруг посуда,
соскользнула со стола.

- И неловкой не была ведь,
та подумала, - чего ж?
Только, что уж тут исправить,
видно день таков, не гож.

И подняв осколки кружек,
что ей милый подарил.
Задрожала вдруг как в стужу,
ведь озноб её пробил.

- Что ж случилось, что с любимым,
безответен был вопрос.
Лишь узрели херувимы,
две дорожки горьких слёз.

Ибо сердце лгать не может,
оно чувствует и коль...
его пара в смерти ложе,
будет в сердце том лишь боль.