Графоман

Среди зверья провёл он детство, средь быдлоты,
горел, что грешник тот в аду - за грех какой?
Алкал воды, но были всюду нечистоты,
он с малых лет сдружился с болью и с тоской.
Душой не зверь и злости всякой избегавший,
понять не мог он как же можно зла желать.
Слепым быть жаждущий, но всё же им не ставший,
мирскую грязь он обречён был созерцать.
Талантом явным не лучился он вообще,
но перепробовал казалось, всё что есть.
Из всех искусств мирских, да, что там, даже больше,
того чем грезил он, всего не перечесть.
Но ни чего не сотворить без Искры Божьей,
увы, не каждому сей чар дарован был.
Хоть застрелись, а только Дар коль не был вложен,
в себе не сыщешь хьюмен творческих ты сил.
Да вот не мог он с тою истиной смириться,
подобно фениксу горя в мечте своей.
Коль есть нектар, как может милой быть водица,
отринув твердь, желал парить он как Борей.
И воспарил и вроде крылья появились,
- глупец несчастный, если б знать он только мог.
Как бессердечно над ним Ата поглумилась,
и сколько скорби принесёт ему итог.
Ту лож Великой он выпестывал годами,
сквозь дух и сердце прорости ей разрешив.
И лож росла и распевала блаж дроздами,
но был бездушен тот напев, он был фальшив.
Мечтатель глупый же, гордыней ослеплённый,
сорняк тот розою назвал и во ,,Дворец...
Красы Ценителей" понёс - Умалишенный,
он просто верил в свою лож, то был слепец.
Увы, мы все слепы в грёз шелковых тенетах,
когда желаешь, лишь желаемое зришь.
И полюбивший шлюху, всё равно в сонетах,
её невинность будет славить как дервиш.
Не позабыть того, что счастьем наполняло,
твою всю суть, её взметая до небес.
Вот только глупо верить зеркалу из лала,
а он поверил же, ну разве не балбес?
Но вот нашел он, как бы так, себе подобных,
и сразу дружбы с ними пылко возжелал.
В тех людях видел он богов, творить способных,
и в восхищении немом пред ними пал.
Как тот утёнок гадкий, но, не получилось,
не стал он лебедем, как в сказке прошлых лет.
Творцы те гордые к нему не приклонились,
сурова явь, к чему калеку брать в балет?
А был воистину мечтатель тот калекой,
но не снаружи, как бы кто предположил.
Обычный хьюмен, без изьянной подоплеки,
таким он внешне был, однако его тыл.
Точней нутро, оно было как лист картонный,
измятый, порванный и брошенный в утиль.
Поверх же грязи мировой упали тонны,
что далеко уж, как все знают, не ваниль.
И вот помалу, часто с болью, но так надо,
тот дуралей наивный начал прозревать.
И то, в чём Дар Бесспорный видел он когда то,
что называл с немой любовью - Благодать.
Теперь он видел ЭТО - Дрянью Несусветной,
как надругательство над образом святым.
Его Рай чудный обратился вдруг Геенной,
а от сгоревших грёз остался только дым.
Он не смирился, мол - всё в жизни поправимо,
крича - плевать, я Дар Упорством заменю.
И верх возьмёт Трударь над Гением Чванливым,
убив понятие Бездарность на корню.
И он опять на лож, свою теперь, повёлся,
бывают дурни же, увы, удел их зол.
Не смог он сдаться, хоть и стал рогатей лося,
измена грёз ему спророчила раскол.
Творил и дальше он, иль так ему казалось,
что те труды Твореньем можно наректи.
Он не искал в том славы, жаждая лишь малость,
- Творцом Красот быть, в честь Всевышнего пути.
Желал он страстно создавать Ему подобно,
Творцу всего, тот парень творчество вознёс.
До идеала, абсолюта, эталона,
горел в огне он сумашедше-пылких грёз.
Вот только истину надолго не закроешь,
не видишь ты её, увидят все вокруг.
- Куда ты лезешь бестолковый несмышленыш,
ему твердили, но был в том его недуг.
Мечта, увы, переросла в Маниакальность,
в больную жажду, что стирает нервы в прах.
Тот парень всё таки узрел, что он - Бездарность,
и встала жизнь пред взором в адовых кругах.
Он продолжал творить, ведь сдача бы убила,
при ней он должен был НИ КЕМ себя признать.
И день за днём юнец свой дух вливал в чернила,
что б после сравнивать и в ярости рыдать.
Развел себя он как последнейшего лоха,
в мечтах словить одну из творческих виман.
Ему в глаза теперь глаголили - не плохо,
но за спиной кривясь бросали - ГРАФОМАН.