Накануне

Накануне.
Странный в этом году апрель, холодный, неприветливый. Только выглянет уже совсем по весеннему пригревающее солнце, как тут же налетит пронизывающий ветер, сыпанёт мокрым, густым снегом прямо в лицо отряхнувшемуся было от зимней спячки городу и тот снова проваливается в сонное небытие. Какой сейчас месяц и не разобрать - февраль, ноябрь? Я стою у окна, залитого слезами беспомощно топчущейся у порога весны, пробующей украдкой, под покровом ночи, пробраться на стылые улицы, зацепиться за золотые кресты и купола церквей, чтобы утром предъявить своё право на власть: «Середина апреля, пора тебе, зима, и честь знать!».
Вот уже стрелки настенных часов подползли к цифре двенадцать и вдруг зависли, дрожа, цепляясь друг за друга и не решаясь двинуться дальше. Наступила абсолютная тишина, время приостановилось, словно к чему-то прислушиваясь и застыло в недоумении, разглядывая величественную фигуру в черной накидке с низко наброшенным на лицо капюшоном, держащую в руках старинную, странной формы, колбу, напоминающую знак бесконечности. О, да это же песочные часы! Я, не успев испугаться и оторопев от удивления, смотрю на тёмный силуэт, ясно отражающийся в оконном стекле. Непонятно откуда взявшаяся фигура стоит слева, позади меня. «Ну, что же, пора!» - шелестит около моего уха сухой голос, скрипящий, как морской песок на зубах, и я вижу как руки, обтянутые пергаментной старческой кожей, поднимают, и, как в замедленной съёмке, переворачивают закованную в металлический каркас восьмёрку. Какая-то неизвестная сила отрывает меня от пола, и мне кажется, что это я, а вовсе не песочные часы, опрокидываюсь, перед глазами темнеет, тело сжимается в еле заметную точку, затем резко распрямляется и, словно выпущенная из туго натянутого лука стрела, с бешеной скоростью устремляется к цели, выбранной таинственным могущественным стрелком…

Шёл седьмой час с момента начала казни. Страсти, охватившие пришедших поглазеть на будоражащее кровь зрелище, улеглись. Большая часть зевак разошлась по домам, остались самые ненасытные. Лениво переговариваясь, они ждут, сами не зная чего, будто какая-то неведомая сила держит их на поводке, ни на минуту не ослабляя хватку и не давая уйти.  Прямо у подножия крестов, вкопанных в иссохшую, выжженную солнцем, землю, чуть слышно плачут три коленопреклонённые женщины, а мужчина в богатом одеянии цвета сольферино, то садится, то порывисто вскакивает, вскидывая к небу руки, и что-то исступлённо шепчет, словно обращаясь к невидимому собеседнику.
Я стою поодаль, заброшенная сюда неведомой силой, и наблюдаю за происходящим, абсолютно невидимая для участников.
Осуждённых трое. У двоих грубые, словно высеченные неумелым каменотёсом, лица, уже несколько часов ничего не выражающие. Изредка их искажает мучительная гримаса, глаза приоткрываются и бессмысленный взгляд мечется по сторонам, пытаясь за что-нибудь зацепиться, обречённо срывается в пустоту и медленно угасает, утаскивая за собой разрозненные обрывки унылого пейзажа и черепки скучающих лиц.
У третьего совсем другое лицо – тонкие, мягкие, почти женские, черты. Но что-то неуловимое, ускользающее от пристального взгляда, придает ему выражение необычайной силы. Той силы, что коренится не в совершенстве физического тела или в виртуозном владении оружием, делающим своего хозяина неуязвимым на поле брани. И не в наличии острого ума или умении убеждать других в своей правоте, ловко оперируя понятиями и усвоенными из книг истинами. Его сила – в знании и в глубочайшей вере, рождённой этим знанием.
Он знает о неизбежности своей судьбы, предначертанной ему ещё до его появления на свет. Он знает и о том, что, в то же время, он сам совершил выбор, который привёл его сюда, на эту лысую гору, очертаниями напоминающую череп. Парадоксальное сочетание – неизбежность и свободный выбор одновременно!
Когда третий осуждённый открывает глаза, его взгляд абсолютно ясен и чист. Он без тени злобы или ненависти смотрит вокруг, хотя боль корёжит и терзает его тело, сдавливает горло, вонзает свои железные крючья в плоть, пытаясь побороть, соблазнить, вырвать, выдавить из него слова гнева, отчаяния или отречения. Напрасно! Его взгляд полон смирения, силы, любви и сострадания!
Он сострадает тем, кто смеётся над ним, потому что видит за смехом боль, которую эти глумливые не в силах впустить, прожить и исцелить. Он скорбит о тех, кто плюёт ему в лицо и бросает в него камни, потому что чувствует их страх, отнявший силы и смелость жить. Он молится за тех, кто отворачивается от него, распятого, не в силах смотреть на его муки, потому что понимает – никому не под силу избежать потерь, горечи и отчаяния. Он плачет о тех, кто любит его и сходит с ума от невозможности облегчить его страдания, потому что знает, что боль, причинённая тем, кого мы любим, ранит не меньше, чем своя собственная.
Я неотрывно смотрю на него, не в силах отвести взгляд, пытаясь прочувствовать, понять, как может он любить насмешников, палачей и безразличных, тех, кто так легко, не задумываясь, послал его на мучительную смерть?!

Внезапно он спрашивает меня: «Кто ты?» Вопрос ударяет меня прямо в грудь, как копьё, которое через несколько часов стражник вонзит ему под рёбра. Я захлёбываюсь от нестерпимой боли, разрывающей сердце и, неожиданно для самой себя, выдыхаю: «Не знаю! Я не знаю, кто я!». Он усмехается, и лукавые искорки вспыхивают и мгновенно гаснут в его тёмных, как глубокая вода, глазах. «Ты – это ты», - чуть слышно шепчет он. «Ты - это ты…»
Что-то внутри меня лопается, как набухшая на весеннем солнце почка, зелёно-золотой сгусток тепла и света выплёскивается из раскрывшейся раны, заполняя собой всё тело. Перед глазами темнеет, земля с изяществом змеи выворачивается из-под моих ног, и я проваливаюсь в чернильную пустоту. Через секунду мрак прорезает ослепительная голубовато-жемчужная вспышка, за ней ещё и ещё одна.
Слова, произнесённые им, потеряли смысл, раскололись на мириады бусинок-атомов. Пространство искривилось, всосало в себя теперь ничего не значащие осколки и выплюнуло их с огромной силой обратно. Сверкающие кусочки мозаикой рассыпались над моей головой, образуя умопомрачительной красоты звёздное небо. Мгновение – и они с бешеной скоростью понеслись обратно, вбиваясь, ввинчиваясь в точку, из которой только что появились.
«Ты – это ты», - снова слышу я и, внезапно, смысл этих слов становится мне абсолютно ясен. Не нужно бесконечно искать ответ на вопрос – кто я, надо просто внимательно смотреть. Вернее, не смотреть – всматриваться. Не слушать – вслушиваться. Не думать – вдумываться. Не чувствовать – вчувствоваться. И тогда эта безупречная, потому что по образу и подобию, эта неповторимая, ни разу до и никогда после, форма, имя которой «Я», окажется наполнена. Да нет же, она всегда была и будет наполнена. Я и те, кто бросает камни и те, кто плачет от боли. Я и те, кто глумится над униженными и те, кто сострадает несчастным. Я и те, кто трусливо убегает и предаёт и те, кто мужественно выстаивает и защищает. Я – все и никто. Я – все, кто был до меня и все, кто будет после, и никто из них.
«Ты есть То». «Тат твам аси» - шепчет мне на ухо голос, лёгкий, как трепет крыльев бабочки, и я открываю глаза. На улице, по-прежнему, темно. Часы начали отбивать полночь и тёмный силуэт, ещё секунду назад отражавшийся в стекле, исчез. Может неожиданный звук отпугнул странного гостя? Или может это его стараниями стрелки, зацепившиеся за последние минуты вчерашнего дня, сдвинулись с места и побежали дальше, весело отбивая чечётку? Тики-так, тики-так, тики-так. Ты есть То. Ты есть То. Ты есть То. Ночной город за окном мигает огнями, подстраиваясь под чечёточный ритм часов и я, опьяневшая от беспричинного счастья, танцую, напевая: «Ты есть То».