Апофеоз абсурда. ПамЯТЬ

«Наш главный, наш действенный лозунг - Единая Россия ... Когда ушел Деникин, мы его не то, чтобы потеряли, но куда-то на время спрятали ... мы свернули знамя... А кто поднял его, кто развернул знамя? Как это ни дико, но это так... Знамя Единой России фактически подняли большевики. Конечно, они этого не говорят... Конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить Интернационал...»

    (Шульгин В. В.: «1920 год». Очерки)


 «В школе я прочел книгу Алана Силлитоу «Одинокий бегун». Она действительно зацепила меня. В книге рассказывалось о преступнике, вступившем в серьезный внутренний диалог с собой. Автор показывал, как он стремится мыслить очень независимо – как обычно мыслят люди, погруженные в себя, – и пытается решить, стоит ли ему побеждать в большом состязании по ходьбе, будучи в тюрьме.
    Ведь губернатор, дурной человек, станет знаменитостью, если в соревновании победит преступник.
    И он пытается решить: стоит ли ему добиваться первого места или нет? Отдавать ли всю славу губернатору? Или попытаться убежать – и бежать, бежать как можно дальше, чтобы скрыться?
    Эта история сильно на меня повлияла. В жизни всегда есть «мы» и «они». «Они» – это администрация, власти. И иногда они – на неправильной стороне, а мы – на верной».
 
      (Стив Возняк: «Неизвестный Стив (История Apple и ее сооснователя из первых рук)»)


Апофеоз абсурда. ПамЯТЬ.

    1.  Новиков шел по железнодорожным путям, и в жаркое, смутное облако его мыслей вошла пронзительная игла - страх солдата в пути, - не ушел ли эшелон. Он издали увидел платформы, угловатые танки с металлическими мышцами, выпиравшими из-под брезентовых полотнищ, часовых в черных шлемах, штабной вагон с окнами, завешенными белыми занавесками. Он вошел в вагон мимо приосанившегося часового. Адъютант Вершков, обиженный на то, что Новиков не взял его с собой в Куйбышев, молча положил на столик шифровку Ставки... В купе вошел генерал Неудобнов и, глядя не на лицо Новикова, а на телеграмму в его руках, сказал:
   - Подтвердили маршрут.
- Да, Михаил Петрович, - сказал Новиков, - не маршрут,
подтвердили судьбу: Сталинград...


2.   Красносельцев и Петр-Галиен поднялись в вагон, и оказались в коротком коридоре. Красносельцев кивнул на одну из дверей.
     - Это ваше купе, - сказал он и вынул из  кармана  часы.  -  С  вашего позволения, я на некоторое время вас покину - мне нужно  отдать  несколько распоряжений... Располагайтесь и отдыхайте, - сказал он. - Встретимся за ужином.
     Купе  поразило  Петра  своим   совершенно   мирным   видом;   окно   в бронированной стене было плотно занавешено, слева на стене висел триптих Маркс-Энгельс-Ленин... на  столике  стояла  ваза  с гвоздиками. Петр чувствовал себя измотанным; сев на диван, он некоторое  время не мог пошевелиться. Устало глянув на триптих, Петр вдруг обнаружил, что на него со стены смотрят Лазарь Каганович, Андрей Януарьевич Вышинский и Сталин Иосиф! Петр встал и подошел к двери, и снова Маркс-Энгельс-Ленин смотрели сквозь Петра в его темное будущее. Озадаченный метаморфозой изображения (варио эффект) Петр вспомнил о том, что  уже  несколько  дней  не мылся, и вышел в коридор.
    Первая  же  дверь,  которую  он открыл, вела в туалетную комнату. Он с наслаждением  принял  горячий  душ  (видимо,  вода  подогревалась угольной печью), вернулся в купе и обнаружил, что кровать застелена, а  на столе его ждет стакан крепкого чая. Напившись чаю, он повалился на диван!  И снова  на Петра смотрели с лакированной стены Лазарь Каганович, Вышинский и Сталин: словно желая ему доброго сна... Одурманенный  забытым  ароматом  туго  накрахмаленных простыней Петр почти сразу  уснул. И снилось ему, как Александр Васильев (Сплин) за рулем автомобиля поет:

Пишу тебе из пасмурных краёв,
Где дождь наполнил город до краёв
Водой, в которой всё отражено,
И всё не превращается в вино...

...а перпендикулярно трассе, по которой ехал Александр Васильев, мчались по извилистой проселочной дороге в черном УАЗе «Патриот» красавец омоновец и молодой РусИЧ... настоящие славные парни, ни за что бы не променявшие  свои прекрасные русские мелодии на уродливый рэп, распространению которого сильно поспособствовало негритянское любительское радио:

    Здесь всего слишком много, только ты слишком мал.
     Если больше нет Бога, твой выход, шакал.
    Наш бардак притомил, мы скучали, пока
     Паровоз подвозил тебя до тупика.

Вдруг глаза певцов налились кровью, и русский лес вздрогнул от звериного рыка:

      Пора валить тех, кто говорит «пора валить».

 
   Петр вздрогнул и проснулся, было уже почти темно. Вагон равномерно подрагивал; под его колесами стучали стыки рельсов...  «Слава богу, что только в дурном сне можно увидеть, как безнаказанно убивают человека в лесу... потому что он не покемон...» - подумал Петр.

    Как некогда, к величайшему ужасу судьи Шопоняк, «неспособность разбираться в отвлеченных материях сделала из Чарльза Дарвина человека новой эпохи», так и сейчас, проголодавшемуся Петру было проще думать о наваристом бульоне.., и конечно, было очень важно, чтобы этот бульон не был из «Харьковского котла», в котором, (как говорит красноармеец Астафьев)  Ватутин и иже с ним сварили шесть (!!!) армий...  и даже бы не был «Новым бульоном» эволюционного биолога Ричарда Докинза... «бульоном человеческой культуры».  Как страстный дарвинист Докинз не был удовлетворен объяснениями поведения человека, предложенными его столь же страстными коллегами. Они пытались найти "биологические преимущества" в различных атрибутах человеческой культуры. Например, религии примитивных племен рассматривались как механизм, помогающий укреплению группового самосознания; это очень важно для вида, который охотится стаей; при этом каждый участник стаи рассчитывает, что благодаря кооперации удастся схватить крупную и быстроногую жертву...»

   Петр живо представил себе, как три отмороженных «большевика» гонятся на броневике за Игорем Сикорским... И только благодаря помощи одного из Архангелов, ранним мартовским утром 1918 г. «бог вертолетов» Сикорский с грустью наблюдал, как в дымке скрываются берега России. Маленький английский пароход «Опорто» увозил его на чужбину. Не знал Игорь Иванович, не ведал, что видит он берега Родины в последний раз. Но, если большевикам не удалось схватить быстроногого «бога вертолетов» и ему удалось  «свалить» в Америку, то национал-большевикам посчастливилось поймать первого дважды Героя Советского Союза Якова Владимировича Смушкевича (1902-1941). Да и как убежишь от этой стаи?.. «Профессор Фридланд после очередного консилиума сказал жене Смушкевича:
    — У вашего мужа, видно, стальное сердце. Ведь у него в тазобедренном суставе не кости, а творог, хоть ложкой выгребай. Я не представляю себе, как он на ногах стоит, а он ходит самостоятельно, и ведет еще такую огромную работу!

«…В первые месяцы войны, когда Смушкевича уже не было в живых, продолжали приходить письма на его имя. Военные летчики писали с фронтов, сетовали на неудачи, просили советов, требовали новых скоростных машин…» - говорил Михаил Водопьянов. И Василий Сталин не мог ничего посоветовать военным летчикам... Но, что случилось с Яковом Смушкевичем «Дугласом»,  шестой Герой Советского Союза (1934), участник спасения экипажа парохода «Челюскин» Михаил Водопьянов (1899-1980) не мог вспомнить... Об этом мог вспомнить только Николай Стариков, не забывающий «Сталина», и всем советующий в 2016 году вспомнить Сталина вместе с ним:

   «В 1905 году партия большевиков вместе с эсерами, анархистами и прочими разрушителями русской государственности находилась на острие борьбы со своей страной. И хотя мирный договор с Японией уже заключен, вырвавшиеся на свободу демоны революции рвутся вперед. Ирония судьбы – именно Сталин раз и навсегда загонит этих демонов в гроб (Причем в буквальном смысле слова. – Добавляет Николай С. – За уничтожение так называемой «ленинской гвардии» Сталин уже достоин памятника, не говоря о массе других его достижений). Но это будет через три десятилетия. А пока Сталин как активный сторонник Ленина полностью поддерживает его курс на вооруженное восстание...»

    Собственно логика рассуждений великого софкиста была Петру-Галиену ясна, как и то, что в будущем, рядом с каким-нибудь Борисом Ельциным, однажды решившим развалить СССР, обязательно будет какой-нибудь великий человек, который поддержит Бориса... а стыки рельсов все стучали... Петрунько... Петрунько...

     В 1941 Яков Смушкевич года был арестован органами НКВД СССР по обвинению в участии в военной заговорщической организации, по заданиям которой в числе других арестованных проводил «вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВС Красной Армии и увеличение аварийности в Военно-Воздушных Силах».  И только Михаил Водопьянов, спустя годы, писал: …В то время, когда Смушкевич воевал в Испании, авиабригада отмечала свое десятилетие. На праздник приехал командующий Белорусским военным округом Уборевич. Он произнес на торжествах яркую речь.
    — Помните нашего чудесного самоучку, вчерашнего грузчика Якова Смушкевича, — говорил командующий. — Как сейчас вижу — он стоит передо мной. Руки в карманах брюк, строевая выправка оставляет желать лучшего. Он немного согнул плечи и, как всегда, у него чуть смущенная улыбка… И вот этот скромный Яша, человек, про которого можно смело сказать, что он летать рожденный, творит сейчас чудеса, прославляет на весь мир советскую авиацию. Знают и враги цену нашему советскому генералу. Сам Гитлер обещал баснословную награду тому летчику, который собьет этого «красного дьявола»…

    28 октября 1941 года Смушкевич без суда был расстрелян...  «Красного дьявола» расстреляли... на радость Николаю Старикову. Ирония судьбы? Ведь именно Сталин раз и навсегда загнал «этих» демонов в гроб... По такому случаю, Петр вдруг вспомнил, как Иван Степанович Исаков (1894-1967), о котором Сталин говорил: «настоящий адмирал флота, товарищ Исаков. Умница, без ноги, но с головой» рассказывал, как однажды «на Военном совете, незадолго до войны, совсем незадолго, перед самой войной речь шла об аварийности в авиации, аварийность была большая. Сталин по своей привычке, как обычно на таких заседаниях, курил трубку и ходил вдоль стола, приглядываясь к присутствующим, иногда глядя в глаза, иногда в спины. Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит: — Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать НА ГРОБАХ...
    Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:
   — Вы не должны были так сказать. — И, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается. И первым вышел из комнаты.
     Все стали собирать свои папки, портфели, ушли, ожидая, что будет дальше.
    Ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня, ни через три ничего не было. А через неделю Рычагов был арестован и исчез навсегда...»

   Петр посмотрел на заплаканные глаза товарища Сталина... Причина для закрытия заседания была веская... Товарищу Сталину понадобилось срочно уединиться и на основании всех выслушанных речей составить свое мнение! И мнение составилось... Как говорил Стив Джобс: «Мы добиваемся прогресса с помощью отсечения всего лишнего».   Великий вождь и учитель  потому так и велик, что после университета жизни в кармане у него была красная корочка! которой в свое время не было у Александра Аггеевича Абазы... Да, талантливому бюрократу достаточно пробежаться по «Воспоминаниям» Витте,  чтобы понять основы эффективного управления! Абаза кончил курс в университете, но университетская наука не оставила в нем больших следов; по всей вероятности, он как-нибудь проскочил университет, серьезно там не занимаясь... Тем не менее, «Абаза председательствовал в самом трудном департаменте Государственного Совета - департамент экономии; затем он был старшим председателем департаментов Государственного Совета, а потому постоянно замещал председателя Государственного Совета. Обыкновенно к делам Александр Аггеевич не готовился; у него всегда был какой-нибудь маленький секретарь, который вкратце рассказывал ему все дела, а он только читал заключение. Обыкновенно, Абаза не имел привычки высказывать свое мнение, а всегда выслушивал других, и, когда все выскажутся - он, благодаря своим большим способностям, все это схватывал. Только тогда, когда на основании всех выслушанных им речей, Александр Аггеевич составлял свое мнение, он начинал говорить; причем говорил всегда с таким большим здравым смыслом, говорил таким авторитетным и назидательным тоном, что его речь производила такое впечатление, будто бы он это дело знает au fond (фр.: по существу), т. е. вполне и глубоко его изучил».

    Если бы Рычагов обладал хоть каплей абазавского здравого смысла в своей пролетарской прямолинейности... или был таким же умницей, как Иван Исаков, он бы наверняка знал, что «Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с нею вопросах довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей, возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию...»
     Только красноармейцу Виктору Астафьеву (1924-2001) от этих «Сталинских усилий» как-то легче не стало... и после войны Астафьев вспоминал: «Когда у лётчиков-немцев спрашивали, как это они, герои рейха, сумели сбить по 400—600 самолётов, а советский герой Покрышкин — два, и тоже герой… Немцы, учившиеся в наших авиашколах, скромно отвечали, что в ту пору, когда советские лётчики сидели в классах, изучая историю партии, они летали — готовились к боям...»
     Конечно, Михаил Водопьянов не стал спорить с красноармейцем:  «Однажды Я. В. Смушкевич в разгар зимы неожиданно для всех отдал приказ о выступлении в лагеря.
— В крещенские морозы в лагерь?! — удивлялись в бригаде.
— Кому это нужно? Летние — и то надоели! — говорили летчики.
— Летчикам придется вести бои не только в погожие летние дни, — отвечал Смушкевич, — но и в зимнее ненастье. Надо быть готовыми к самому трудному!
      По его приказу впервые в нашей стране были оборудованы аэродромы на замерзшем озере, заснеженной поляне в лесу, в открытом поле. Люди много работали, расчищая подъездные пути и взлетную полосу, подогревая моторы, ежедневно подолгу летали и многому научились. Во время финской кампании, а затем в Великую Отечественную войну летчики с благодарностью вспоминали Смушкевича, который первым начал учить их воевать в сложных зимних условиях...» И Нарком авиационной промышленности (1940—1946) сменил Кагановича М. М.)  генерал-полковник инженерно-авиационной службы Алексей Иванович Шахурин (1904-1975) только добавил,  «что среди многих авиационных командиров высоких рангов, с которыми сводила судьба, я не встречал человека такой отваги, такой смелости суждений, такого обаяния, какими обладал Смушкевич. Видел я его и во время встреч со Сталиным. Свое мнение Яков Владимирович всегда отстаивал смело и настойчиво. Сталин внимательно выслушивал те или иные его соображения и часто соглашался с ними. Именно эти беседы во многом определяли программу расширения авиационного производства и то соотношение между различными видами и родами авиации, которое сыграло большую роль в Великой Отечественной войне».

3.     Петр вышел в коридор, и подойдя к двери, которой он кончался,  постучал. Ему никто не ответил. Открыв дверь, он увидел большой салон. В  его  центре стоял стол, на котором было несколько 12-ти литровых бутылок пива Vielle Bon Secours;
над столом в такт покачиванию поезда подрагивало пламя свечей.   Стены были оклеены светлыми обоями в  золотых  цветах; напротив стола было большое  окно,  за  которым  медленно  резали  темноту ночные огни.
    За спиной Петра произошло какое-то движение. Он вздрогнул и  обернулся... В салон вбежал потный повар и с выражением страдания, счастья и обиды стал устанавливать блюдца с уральскими соленьями. Петр почувствовал, что от желания есть после долгого поста слезы выступили у него на глазах.
     Страдать ему пришлось недолго - дверь распахнулась, и Петр увидел Красносельцева. Следом  за Красносельцевым в салон вошли полковник Новиков, генерал-майор Неудобнов и комиссар корпуса Гетманов...
   - Надо бы об этом думать в тридцать седьмом году, - говорил Новиков. - У
меня такой знакомый был, Митька Евсеев. Он всегда кричал: "Я русский, это
прежде всего". Ну вот ему и дали русского человека, посадили.
- Каждому овощу свое время, - сказал Неудобнов. - А сажают мерзавцев,
врагов. Зря у нас не сажают. Когда-то мы заключали с немцами Брестский
мир, и в этом был большевизм, а теперь товарищ Сталин призвал уничтожить
всех немцев-оккупантов до последнего, пробравшихся на нашу советскую
Родину, - и в этом большевизм.
    И поучающим голосом добавил:
- В наше время большевик прежде всего - русский патриот.
    Петр заметил, как Новикова это раздражало: он, Новиков, выстрадал свое русское чувство в тяжелые дни войны, а Неудобнов, казалось, заимствовал его из какой-то канцелярии, в которую Новиков не был вхож. Он говорил с Неудобновым, раздражался, думал о многих делах, волновался. А щеки горели, как от ветра и солнца, и сердце билось гулко, сильно, не хотело успокаиваться...
     Странный он был человек, страшновато становилось от него Новикову: что
бы ни случилось в пути - задержка из-за встречного поезда, неисправность
буксы в одном из вагонов, неполучение повестки к движению эшелона от
путевого диспетчера - Неудобнов оживлялся, говорил:
    - Фамилию, фамилию запишите, сознательный вредитель, посадить его надо, мерзавца.
     Новиков в глубине души равнодушно, без ненависти относился к тем, кого
называли врагами народа, подкулачниками, кулаками. У него никогда не
возникало желания засадить кого-нибудь в тюрьму, подвести под трибунал,
разоблачить на собрании. Но это добродушное равнодушие, считал он,
происходило от малой политической сознательности.
     А Неудобнов, казалось Новикову, глядя на человека, сразу же и прежде
всего проявлял бдительность, подозрительно думал: "Ох, а не враг ли ты,
товарищ дорогой?". Накануне он рассказывал Новикову и Гетманову о
вредителях-архитекторах, пытавшихся главные московские улицы-магистрали
превратить в посадочные площадки для вражеской авиации.
- По-моему, это ерунда, - сказал Новиков, - военно безграмотно...

   Но, то, что танкисту хорошо, летчику – смерть! И Николай Стариков, ни секунды не сомневаясь, поддержал бы комиссара Гетманова, который объяснил Новикову, что «Неудобнов замечательный человек, кристально честный, несгибаемый коммунист сталинской складки...» И нет никаких сомнений, что именно такие, как Новиков, (если останутся живы), обязательно будут фальсифицировать историю... Но может быть и авиаконструктор А. С. Яковлев, ведь у каждого своя «Цель жизни»! Кому-то нужны самолеты, а   «Кому-то очень нужно, - говорит в 2016 году Николай Стариков, - чтобы у читателя складывалось впечатление, что Сталин наказывал невинных своих, казнил сторонников, а не матерых врагов... Фальсификаторы постарались на славу. Они подготовили фальшивые документы, они написали учебники, полные ложных данных. Они постарались обвинить Сталина во всех мыслимых и не немыслимых грехах и преступлениях. Они даже не погнушались сфальсифицировать МЕМуары...»

    Однако, зля самого себя, Новиков думал не о мемуарах: "Хотел когда-то Даренского устроить, поморщился Федоренко - и я на попятный. Сказал Гетманову и Неудобнову, они поморщились, зачем нам бывший репрессированный, и я испугался. Предложил Басангова, - зачем нам нерусский, я опять на попятный... То ли я согласен, то ли нет?"

    И Петр вдруг задумался о «жизни и судьбе» полковника Новикова: «Почему он (Новиков), не сомневавшийся в том, что ему-то и ломать хребет
немецкой военной махине, неизменно чувствовал свою слабость и робость в
разговоре с Гетмановым и Неудобновым?» И Петр заметил, как в этот счастливый день грузно поднялось в Новикове «зло на долгие годы прошедшей жизни, на ставшее для него законным положение, когда военно-безграмотные ребята, привычные до власти, еды, орденов, слушали его доклады, милостиво хлопотали о предоставлении ему комнатушки в доме начальствующего состава, выносили ему поощрения. Люди, не знавшие калибров артиллерии, не умевшие грамотно вслух прочесть чужой рукой для них написанную речь, путавшиеся в карте, говорившие вместо "процЕнт" "прОцент", "выдающий полководец", "БЕрлин", всегда руководили им. Он им докладывал. Их малограмотность не зависела от рабочего происхождения, ведь и его отец был шахтером, дед был шахтером, брат был шахтером. Малограмотность, иногда казалось ему, является силой этих людей, она им заменяла образованность; его знания, правильная речь, интерес к книгам были его слабостью. Перед войной ему казалось, что у этих людей больше воли, веры, чем у него. Но война показала, что и это не так. Война выдвинула его на высокую командную должность. Но оказалось, хозяином он не сделался. По-прежнему он подчинялся силе, которую постоянно чувствовал, но не мог понять. Два человека, оказавшиеся в его подчинении, не имевшие права командовать, были выразителями этой силы. И вот он млел от удовольствия, когда Гетманов делился с ним рассказами о том мире, где, очевидно, и дышала сила, которой нельзя не подчиняться. Война покажет, кому Россия обязана, - таким, как он, или таким, как Гетманов...»

    Война покажет... Петр улыбнулся.

- Ну как, ЗАБЬЕМ КОЗЛА? Генералитет дал согласие. - оживился  Красносельцев,  остановив  на    Петре-Галиене гипнотические глаза.
- Что ж, это можно, - ответил Новиков.
   Гетманов, тихонько отрыгнув, озабоченно проговорил:
- Наверное, где-то язва у меня кроется, как поем, изжога жутко мучит...

Да и как иначе? «Ведь – как говорит Николай Стариков, - «десталинизаторы» обычно используют один и тот же прием — сказать лишь часть правды (а иногда это хуже, чем заведомая ложь)». Петр ел молча, а в голове по-стариковски жужжало... «Одним из сталинских соратников был Лазарь Моисеевич Каганович. Это известная личность. Куда менее известен его старший брат — Михаил Моисеевич. Член партии с 1905 года, М. М. Каганович был первым наркомом авиационной промышленности СССР. Так вот, вину за арест Туполева и другие «дела» авиаконструкторов Сталин возложил не на НКВД, а на Кагановича-старшего. Его сняли с поста наркома, объявили выговор от ЦК ВКП(б). Но он еще долгое время работал на ответственных постах в промышленности. А после начала войны его обвинили во вредительстве — видимо, всплыли новые факты и документы. После чего вопрос о Михаиле Кагановиче рассматривался на Политбюро. Характерно, что Каганович-младший брата не защищал, хотя, как мы видим, невиновных можно и должно было перед Сталиным защищать. Была создана комиссия по проверке виновности Кагановича во главе с членом Политбюро Анастасом Микояном. Обвиняемый Каганович пришел на ее заседание, выслушал обвинения, не опровергая их. Потом он спросил Микояна, есть ли в его кабинете туалет, прошел туда. И там застрелился. Сталинские методы руководства — это не насилие, не голая пропаганда, не угрозы. Когда было нужно — он обращался К СОВЕСТИ ЛЮДЕЙ».
    И на счастье Родины, Туполев вышел на свободу! А Смушкевич? А Николай Вавилов?  И тут Петр согласился со Стариковым, «что сказать лишь часть правды (иногда это хуже, чем заведомая ложь)». А Сталин только глазками, как БЫБА,  полупал: «Да, вот так бывает. Толковый человек, хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает (видимо Сталин подумал о Смушкевиче – Х.В.),  - вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями...» ну, в крайнем случае – зеленкой! Только под всех не подкопаешься... 


   4. Петр вышел в тамбур, открыл дверь, вгляделся в тьму... И снова гулко забила пехота: "Визи, Визи, Визи". Со стороны паровоза СКВОЗЬ СТУК И ГРОХОТ послышались протяжные слова "ВЕРЬ". Грохот стальных КОЛЕС по стальным рельсам, и железный лязг вагонов, мчащих к фронту стальные массы танков, и молодые голоса, и холодный ветер с Волги, и огромное, в звездах небо как-то по-новому коснулись его, не так, как секунду назад, не так, как весь этот год с первого дня войны, - в душе сверкнула надменная радость и жестокое, веселое счастье от ощущения боевой, грозной и грубой силы, словно лицо войны изменилось, стало иным, не искаженным одной лишь мукой и ненавистью... Летящая из тьмы песня зазвучала грозно, надменно:

Но странный стук зовёт в дорогу,
Может, сердца, а может, стук в дверь.
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово "Верь".

  И Петр невольно обернулся... посмотреть, не обернулся ли советский ученый-металлург и видный организатор отечественной промышленности, Василий Семенович Емельянов (1901–1988), который должен был разъяснить не только  академику РАН по Отделению историко-филологических наук Георгию Александровичу Куманёву (род. 20 декабря 1931 ), но и пятикласснику Толе Сердюкову, что «Вот сейчас некоторые утверждают, что к обороне страны, к войне мы не готовились, но это не так. Это злостная болтовня. Это клевета. Вот в 1937 г. мы уже думали, что при особых обстоятельствах нам надо иметь еще такое же предприятие где-то на Урале. А в 1938 г. мы начали проектировать большой завод по производству стали в Челябинске
В это время Рухимович был освобожден с поста наркома оборонной промышленности и заменен братом Лазаря Моисеевича Кагановича – Михаилом Моисеевичем.
Однако вскоре для многих из нас не стало секретом, что Моисей Львович был снят с работы, а затем и арестован по обвинению в измене Родине. Он погиб в 1938 г.» Но, что это был за человек, назначенный великим Сталиным, на такую ответственную должность перед самой войной? И Емельянов говорит: «Это был грубый, малокультурный, малокомпетентный в военно-хозяйственных вопросах и к тому же довольно шумливый человек. Что особенно его отличало от многих руководителей такого ранга – М. М. Каганович, казалось, никогда не умолкал.  Он постоянно говорил, говорил, говорил. При этом всех поучал, над многими насмешничал и подтрунивал. Но шутки его, разные анекдоты были, как правило, неуместными, топорными и нередко оскорбительными для тех, кого он высмеивал.
Михаил Каганович тоже принимал участие в революционном движении, имел в нем определенные заслуги, был членом партии с дореволюционным стажем. Однако в отличие, например, от своего предшественника – М. Л. Рухимовича он плохо разбирался в делах наркомата и наркоматом фактически руководили его заместители – И. Т. Тевосян, Б. Л. Ванников, М. В. Хруничев. М. М. Каганович же большую часть времени председательствовал на разных совещаниях. По прибытии в наркомат, он немедленно, по любому поводу собирал заседания, где кого-нибудь обязательно распекал, ругал и высмеивал.
Не отличался нарком также скромностью и бережливостью. Когда наркомат исключительно благодаря связям и напористости Михаила Моисеевича получил только что отстроенное здание Управления Московского метрополитена, сразу же развернулась его капитальная переделка. С особым старанием и роскошью отделывался огромный кабинет наркома. Там появились дорогие люстры, богатая мебель, панели из красного дерева и т. д.»
Как бы хотелось Михаилу Кагановичу дожить до лихих 90-х годов... но проклятые фашисты... и СОВЕСТЬ, как говорит Стариков!

Однако, о чем бы не мечтал Михаил Каганович, но «в начале 1939 года было принято решение разделить Наркомат оборонной промышленности на четыре наркомата – Наркомат авиационной промышленности, Наркомат вооружения, Наркомат боеприпасов и Наркомат судостроения. Три наркома – М.М. Каганович, Б.С. Ванников, И.И. Сергеев – были назначены, а с утверждением наркома судостроительной промышленности произошла заминка. Из всех руководящих работников Наркомата оборонной промышленности лучше всех знал судостроение Тевосян...» - обернувшись «На пороге войны», сказал Емельянов. А 9 января 1940 года произошло событие, оказавшее большое влияние (не только на будущую работу Михаила Кагановича), но и на всю будущую работу советского авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева (1906-1989). Конечно, «Цели жизни» Александра Яковлева и Михаила Кагановича были абсоЛюто разные... Конечно, Яковлев не целился в Кремль, однако когда Яковлев сидел за столом в кабинете у себя в конструкторском бюро, занятый составлением доклада о ходе испытаний истребителя. Раздался звонок кремлевского телефона, и ему сообщили, что будет говорить Сталин.
— Вы очень заняты? Вы не могли бы приехать сейчас? Нам надо решить с вашей помощью один организационный вопрос...
Очень реактивно Яковлев прилетел в Кремль.
     Сталин поздоровался, пригласил сесть и сказал, что ЦК решил освободить от должности наркома авиационной промышленности М. М. Кагановича, как несправившегося. Сталин дал Кагановичу довольно нелестную деловую характеристику.
— Какой он нарком? Что он понимает в авиации? Сколько лет живет в России, а по-русски как следует говорить не научился!
Тут Яковлеву вспомнился такой эпизод. Незадолго до того М. М. Каганович при обсуждении вопросов по ильюшинскому самолету выразился так: "У этого самолета надо переделать "мордочку"". Сталин прервал его: "У самолета не мордочка, а нос, а еще правильнее — носовая часть фюзеляжа. У самолета нет мордочки. Пусть нам лучше товарищ Ильюшин сам доложит"...
Только пятиклассник Толька призадумавшись о смысле такого кадрового решения озадачился: «Разве обязательно понимать в авиации, если в условиях реализации программы развития и перевооружения Вооружённых Сил СССР нужны надежные люди»..................................................