Там, где догорают алые закаты

Боже,
Послушай!
Люби нас молча...
Обнимай
и целуй
по утрам
каторжным
солнцем.
Каждого
грешного,
кто в раздумиях
крест
твой
губами
топчит,
не оставляй
в воротах рая
на
растерзание
незнакомцам.

И я,
для всех,
Кого в любови
неистовой
вымочил,
Ткнув личиком-рыльцем
безжалостно
в
сердце своё,
напишу прощальное-
Буквы,
кровью
и острыми
ребрами
выборщив,
приползу
на коленях
и покаявшись
отдам
все...

Не боясь
одноглазых
лиц
переулков,
пошатнусь лунным
ожогом,
скомкаю
книжки
свои,
громадой
бессоных ночей
исписанные,
упаду наземь
криком,
загребая
ручонками рыхлый
творог,
серебром февраля
небесами
по
черствой
земле
разбрызганный.

И вымолчусь
обо всем,
что так долго
лилось
скандалами,
из уст моих
раненных,
табака одеялом
денно
и нощно
целованных.
Глаза цветом
черного
солнца,
свои,
вылью на мир
океанами,
чтобы он
восхищался
тьмой,
той,
что долго таилась там
замурованной .

Светом ткнусь
в города,
наконец
прекратив
эту
лютую
бойню
безнравственных душ,
избалованных
сладостью
мармелада.
Скину пульс до
нуля,
так,чтоб мне
позавидовал
каждый
покойник,
словно имя мое
завещали
князьям
беспросветного
ада...

Не надо.
Не плачьте любёночки
райские,
слёзную
лирику
обожествляющие.
Разомкните поэты
пыльные
веки
стихов
своих
о женских
предательствах,
Поэтессы-
спрячьте
ржавые ружья,
о мужицкой
грубости
рассуждающие.
Позабудьте о чувствах,
как о вас
навсегда
позабыло
издательство.

Оглядитесь -
Ошпаренный слух,
ковыляет
калекой
бездомным.
Он устал от щенков,
от цветов,
и о чём ещё там,
нынче
пишут?!
От того что повеситься
негде
в этом
смрадном
дохлище
узеньких
комнат,
С решетками
в окнах,
и с беззвездной
тишью
над крышами.

Восстаньте
румянца
красавиц-
плетью
бейте из щек в щеки!
Размозжите
череп
любви-
из осколков
фресочных
клея
мозайку.
Я за вами
выстелюсь,
окровавленный,
лунным ожогом,
не боясь одноглазых
лиц
переулков,
от края
до
края.

Ну а ту
о которой
страшно,
так,
что ночь гильотиной
на
шею падает,
ту, обезумевшую,
как море
бурлящее
во время
шторма-
сохраню...
И пусть,
наивная,
эта,
сонный
глаз
василиска
радует,
божественным
ликом химеры
в голубом
омуте
хрома.

Всевышний?
Если есть ты,
скажи на совесть,
для чего,
эту,
проклятую
выстругал
из олова
и
искупал
в изумрудах
Адамовых,
а после,
не обдумав,
наделил
пламенем
силы
неистовой-
убивать....
И бросать
каждого,
в
клокочущем
сердце
израненного...

Обруч
дня
катится
в
темную
пасть,
Уже сотню небесных
лестниц
исколесил
Ра,
А пальцы
умерли-
печатать
новый,
в рифме,
рассказ,
никого не любя-
для тебя одной
в пальцах
моих
дыра.

И когда
уйдешь ты,
милая,
к новому, лучшему,
и в делах
успешнее
мужу-
моргну,
жизнь
зажмурив-
на секунды
бросив  дышать
кожей ресниц.
Умоюсь водой
из рек
водосточных
труб,
поперхнувшись
их
лужами-
выдохну,
и
скажу:
Ну
здравствуй,
новая
жизнь!

А в ответ-
тишина,
полозом просочится
в
глушь
перепонок ,
обовьет их
колючей
проволокой,
да так,
что заскрипят
зубы
у рта
в амбаре.
А я, перекрестившись
над
людскими
стаями,
будто
в храме,
перед
плачущими
иконами,
покачусь
нищим
смехом,
к каждой,
идущей
по улице
паре.

Или к тем,
кто одни
у ночи
в кармане,
позабыть не могут
ёрзанье
одеялово
и губы бордюров,
у подъездов
к
квартирам
былых
любимых,
я спущусь
из пекла трактиров,
пожалуй,
единственным,
безжалостным
дьяволом,
и
в умы
их
страдающие
вонзю
свои острые
вилы.

Поглядят-
дядичка
молотом
шагов
улицы
мнет,
и клыками
грызёт,
дождем
выполосканный,
асфальт.
Голодный,
да
так,
что вот-вот
высохнет,
взорвется осколками
и заревет
Королем Лир,
в свои
прожитые
двадцать
пять.

А после,
соберет
колизей-
люди друг друга
не видя,
толпой
там
вытопчат,
поперхнуться сухарями
обещающих
любить вечно
над
чертогами
пропасти,
зрачки кислотой
туч
омыв,
заговорят
иначе,
и каждому
из
них,
Господи,
будет мало
животворящего
воздуха.

Ну что?
Теперь не страшно?
Гештальт обезврежен?
Уже можно из вен
иглу
неведанья
вытянуть?
Плесень
содрать
с
прокуренных
обоев,
как с кузовных
иссохшую
шпатлевку!?
Проснувшись
где-то,
в ладонях у новой
суженной,
или у проходящей
нынешней,
в окно выглянуть,
не пытаясь
оттуда
вывалиться
в виде самой
обидной
в мире
издёвки!

Ну а завтра,
когда
Бог,
новый день
из
пещер
пройтись
выведет,
да разожжет
костёр палящий
круглым
рогаликом
небесного
царства,
Для тебя
богохулящий,
возьмёт,
и такую
из
нежности
роз
вылепит,
что ты
ахнешь...
и улыбкой
повсюду
начнёшь
метаться!

А сквозь седины
лет,
круг
на разум
уставший
обвалится
легендой
новой.
Погоди!
Там наверху!
Хэй!
Инквизитор,
Отсрочь
казнь
плебея!
Каторжным
солнцем
меня
исцелуй,
Господи,
против
дурной
воли,
чтобы думалось-
Она не Травиата,
а-
Фрейя!

И тончайшей
мелодией
жизнь
на рояль
легла
чтобы-
подумается,
скажется,
замечтается
каждому,
такому
страдальцу!
Ради любви
или смерти,
раз за разом,
перевешивая
новые
отчаянья
шторы-
мы будем гореть!
А выгорев-
пеплом
в пролет
бросаться.

Так может,
Господи,
Стоит
любить нас громче?
Целуя
луной
в
вечернем
адище,
а не каторжным
солнцем?
Чтобы каждый,
кто в раздумиях,
крест
твой
сухими
губами
топчит-
Опомнился,
растерзанный
в воротах
рая
безумием
незнакомцев.

И что б я
для всех,
Кого в любови
неистовой
вымочил,
Ткнув личиком-рыльцем
безжалостно
в
сердце своё,
написал прощальное-
Буквы,
кровью
и острыми
ребрами
выборщив,
приполз
на коленях
и покаявшись
отдал
все...