Размышления

На берегу пустынных волн (Л. Ф. Лагорио,1897 г. )

Глава 7

РАЗМЫШЛЕНИЯ

"В славе будь тихим, а в горести мудрым".
( Изречение на древнерусской чаше.)

О, жизнь моя, как часто ты меня страданием учила.
Глина скудельничья от обжига огнём твердеет в камень.
А я не знаю, как окреп и не ожесточился,
И смог народ спасти и сделать так, чтоб был прославлен.
Когда вокруг весь мир противостал и ополчился -
Я жил, страдал, боролся и учился.

Будь тихим в славе, мудрым в горести.
Вести к великому и быть для всех хорошим невозможно.
Ожесточение сердец обрушилось, как коршун на меня,
На слабого юнца - не знающего, как всё сложно,
Начавшего век перемен в стране с себя,
Для достиженья цели, не упустившего ни ночи и ни дня.

Царский венец на голову мою возложен был непросто,
Злостно преследовал меня коварный рок неверных,
И мне пришлось своё наследие силком вернуть себе,
И встретиться лицом к лицу с упорной сутью лицемерных,
И осознать, что в люди противятся полезной новизне.
Непримиримая вражда - она на Русь пришла из вне.

И приходилось делать вид потворства неслухам упрямым,
Пьяным невеждам и тупым порою делом угождать.
И славен Промыслитель, смиривший дух мой пылкий.
Я маме внял и аккуратнее впредь начал поступать,
И принял мир - повадкой схожий, мыслью  многоликий.
Я к просвещению воззвал, чтобы разрушить идол дикий.

На церемониях придворных свои часы я чинно отбывал,
Выслушивал противные слова отца всех грехоборцев,
Который возглашал: «Общение с туземцами опасно!»
И требовал не принимать обычаев и платья иностранцев,
Чтоб искуситель змей инакомыслия не произвёл соблазна -
Веселья, плясок, песен - всего, что жизненно и страстно.

Но вынужденное смиренье - ни есть отказ от личной воли.
Ведь соль на рану - больно, но продолжаешь жить.
Я платье заказал: камзол, чулки и башмаки, парик.
В то время в этаком наряде я в слободу лишь мог ходить.
Так поступая, без бравады, я приближал заветный миг,
Когда из недр земли российской прорвётся знания родник.

В который раз я убедился во зле противников моих,
Их голос был ещё силён в правлении и действии на массы.
«Без перемен и новизны» - лозунг дельцов ничтожных.
Везде мелькают злобные их вечно недовольные гримасы.
Для сохраненья плесени на фолиантах2 всевозможных
Всё приносилось в жертву враньём догматов непреложных.
 
И становилось ясно, что в сохранении такого - гибель,
Ведь колыбель предназначения России для детища мала.
Ребёнок - дух народа - вырос, на произвол оставлен,
Реветь устал и гомозится, на ноги встать пришла пора.
Ведь от сухотки-атрофии4 ждёт неизбежный тлен.
Душа стенает из темницы тел и жаждет скорых перемен.

Тогда мы, Русские, к стыду, столкнулись с правдой жизни,
Не отыскав пригодных, чтобы собор Успенский завершить,
И нам пришлось звать итальянских мастеров.
Уже тогда отсталость бичевала, мешая плодотворно жить
И истощая дух, и уязвляя плоть, искусно заражала кровь.
Вражда вошла в сердца, и оскудела русская любовь.

Время зовёт, чтоб начинать движение к заветной цели.
Посмели двинуться на поиск правды единицы.
У остальных затмился ум, сердца и души опустели,
И закружились чувства вихрем, как перепуганные птицы,
И не найдя приюта, куда-то вместе с счастьем улетели,
Тоска рождает внутреннее эхо: «Вы, сами так хотели».

Никчёмные для самооправданья избрали глупость с ложью,
С дрожью пленительной оно вошло, где пустота пустот,
Которая в интимнейших местах мировоззрения людей.
Ленивое сознание блудливо, в себя кошмар не думая берёт,
Не осмысляя главного, не понимая то, к чему ведёт злодей.
Лих происк ков и непосилен груз бессовестных идей.

Так, не исследовав чужого мненья, приняв чужое за своё,
За всё в ответе сам живущий, об осторожности забывший.
Лишённый нервного терпенья, в зависимость вошедший,
Току бессмысленной толпы душу свою вольно открывший,
Искавший, может быть, себя в чужой среде и не нашедший,
Наполнился бесплодием и заклеймился «сумасшедший».

Невидимый гипноз вливается в сознание, как влага в океан,
Обман неосязаемый в след за собой влечёт и муть, и тлен.
Непросвещённый скуп на крепость мысленных преград
И не воюет уже тот, кто побеждён и сдался в плен.
Инертный загубился и на других распространил свой ад.
Лишь образованный способен жить и удостоиться наград.

Идея злу непротивления убийственна, преступна,
Доступно ведь любому познание и нравственное чувство,
И «Я» произносить с полнейшим осознанием себя в себе,
И ощутить нутром, где - полно, где - не очень, а где - пусто,
Свободной волей следовать своей или навязанной судьбе,
Доверившись - роптать, что не хватило знаний в голове.

Слепо последовав за ложью, зовущейся слепцами правдой,
Кривдой, приятной для ушей, мозг обольщая свой
В надежде возрождения, став разрушителем себя и жизни,
Сам человек смотрит на мир, больной, бездумной головой.
В себе культуру истребив, вред причиняет миру и Отчизне,
Последовав за призрачным, устраивает повод к тризне.

О, эта замусоленная блажь - проторенная сонная текучка.
Кучка коварных пустословов туманами покрыла всё вокруг,
Их антигосударственные речи смутили нагло ум людской,
Застили верящим уменье разобрать - кто враг, кто друг.
И крайность такова - народ глядит на всё с тоской.
Набат! - беду не отвратить некрепкою рукой.

В опустошённое проникло пьянство и прижи;лось,
Ложилось с людом русским, и вместе с ним вставало.
Подмогой этому беспечность и царская казна,
Нужда которых в кабаки людей, как скот на бойню гнала,
Чтоб пропивались мужики хоть до нательного креста.
И средь вельмож лилось винцо, ведя их к образу скота.

И сам я неразумный, пороку этому, знать дело, потакал,
Лакал хмельное и бывало одуревал самозабвенно спьяну.
В немецкой слободе, в слободке пьяной,
Был угощаем завсегда, и поимел пристрастие к дурману.
Но, слава Богу! я сумел избавиться от дури окаянной.
Дела мне дали сил, чтоб эта страсть не стала постоянной.

Из топи умопомрачения воняет гнилостью последствий,
От бедствий бескультурья передовая мысль стенает.
Лишь в чистоте самопознаний возможно стать собой,
И научиться понимать, как человеческая суть страдает,
Услышать из глубин нутра прорвавшийся кнаружи вой,
И, распознав губителя, восстать, и ринуться войной.

Есть люди сановитые, обязанные чином к чистоте,
Но пребывающие во хмелю и в свинстве непомерном.
Устав церковный я затребовал для сочинения устава моего,
Для всепьянейшего собора, что был предлогом верным,
Для сумасброднейшего действа и балагана всешутейшего,
Для обличения порочного, чтоб осмеянием искоренять его.

Мной строго весь порядок изложен был в уставе,
В конклаве чтоб блюлось всё чинно и прилежно,
И чтоб со всеми архиепископ Пресбухский и Яузы всея,
Во дни торжеств бахтурили5 винище безмятежно.
Всем свежепринимаемым вопрос дарила пьяная семья:
«Пьёшь ли?», на: «Да!» шум подымался пьяного веселья.

А всех непьющих беспощадно от пьяных сборищ отлучали
И изгоняли из собора, трезвой анафеме придав.
По случаю, особливо всегда собор на святки собирали,
Чтоб вихрем по Москве нестись и скотство преподав,
Чтоб люди видели, и те, в ком светлый ум осознавали,
Как в опьяненьи душ тел; всю жизнь нещадно прожигали.

Да, что там о соборных - пародия на зло они, не больше.
Горше смотреть на безобразия служителей церковных.
От причта до попов - почти все пьянь, ведут себя срамно,
Церковь срамят, молвой бесчинств альковных6.
Авторитет их пал, они кормилом перестала быть давно,
В народе раздражение к всему, что называется церковно.

Чтобы служителей в пригожий вид скорее привести
И навести в стране порядок, умы людей занять,
Я, Пётр-человек, устраивал места для отправления обрядов,
Я, Пётр-царь, знал пользу, что вера государству может дать.
Меня же извергом назвали, пустив удушье своих ядов,
И угрожали жизни, чтоб я отрекся от гуманных взглядов.

Я презираю тех, кто фанатично предан запустенью,
Тенью безликой бродит и ненавидит всё передовое,
Кто превратил мир в пустодушное пространство,
В котором крайне редко встретишь мира приятие живое
И сонная дремота душ в одном имеет постоянство -
Похмелье каждодневное усугубляет вековое пьянство.

Паразитизм негодных словоблудов Отчизну истощал
И проповедовал - не мощь Державы, а её отсталость
И полную зависимость царя от воли пастыря земного.
В любви моей к России мне выбора не оставалось -
Я дал отпор противным, чтоб уцелела русская основа
И люди начинали жить без страха перед тем, что ново.

Да, светская культура предстала светом в тьме неглядной
И справедливостью земли, отрадой жизни поднебесной.
Все же гонения на новь - преступны и недопустимы.
Жить на Земле и умереть душой во имя скрытого завесой -
Значит бесплодностью пройти туда где властвуют пустыни.
О, ужас бедствия - опустошение и кровь от хлада стынет.

Назвавшие смех бесовщиной, грехопадением веселье -
Своё безделье в сытости покрыли ширмою небес.
Вы, ненавистники, меня к иронии игривой подтолкнули
Во имя человечества, чтоб в каждом смысл воскрес
И в немощных воспряли силы, и ложь с умов стряхнули
И все б унылые очнулись и с облегчением вздохнули.

Оскомину набила мне знакомая до боли укоризна:
«Отчизна, вишь, возникла не вчерась, всё тако неизменно.
Предки учили так и предки предков так, и далее назад.
Против теченья плыть устанешь - вернёшься непременно
И будешь каяться, и начинаниям своим не станешь рад!».
О, эта чушь и мерзость, зломыслия лукавый маскарад.

В противность этой лжи, чтоб клин да клином вышибался,
Я назывался протодьяконом собора всепьянейшего,
Лично участвовал в попойках и в угощении особ,
И славословил, и плясал, и пел в собраньи всешутейшего.
Собор вельможами был потчеван до пресыщения утроб,
До размягченья тел и помраченья - в пол упирался лоб.

Бояре угощали нас приёмом славным со спиртным,
Которое с журчанием вливалось в глотки угощавших,
Пьянели те до положенья риз и бормотаний бестолковых.
«Все допивали и ты пей, так делали отцы и деды ваши,
Старинные обычаи почти, они ведь лучше новых»,
Кричали громкое: «Ура!» пьянющие уста пьяноголовых.

Шашель быльё в труху разбила и рухлядь прахом прилегла.
Правда сумела возродиться, чтоб не пресёкся духа народа,
Насильно ввергнутого в дурь, как в беспросветную тюрьму,
Обретшего цепь вместо воли, вместо дороги топь без брода.
Там с верой в благовидность форм ослепшие хвалили тьму,
С глубин паденья своего, всё глубже уходили к дну.

продолжение следует