фото

Она никогда не получалась на фотографиях. Никогда, если знала, что ее фотографируют. Она сразу начинала неестественно улыбаться, пучить глаз и закрываться руками. Она, как лань бежит от черного дула ружья, бежала от черного «дула» фотоаппарата. Но если я подходил незаметно, до последнего момента не показывая камеру, а потом неожиданно снимал, как она хохочет, кормит птиц, прыгает стараясь дотянуться до яблоньки-дички, то это были лучшие фотографии, которые может сделать человек. Такие снимки будто даже подчеркивали все в ней: короткие темные волосы бликовали, а глаза были похожи на обломки ярчайшего звездного стекла синего цвета. Но она любила фотографировать вообще. Кошку, умывающуюся на заборе кирхи, чеки из магазина, смешные выписки - она снимала все, будто боясь, что оно исчезнет, если не будет снято на ее простенькую камеру-мыльницу. Она подбегала ко мне и кричала «Смотри, Сашка, смотри, что за чудо этот закат!», а потом снимала его, редактировала на компьютере и пересматривала дома эти маленькие мгновения. Но сама - нет, она терпеть не могла фотографироваться. Я улыбался и шел заваривать чай.;;

Иногда она пропадала неделями, месяцами где-то в неведомых далях с хорошей камерой, деньгами, смятыми в ком, и сумкой на плече. Иногда, сквозь треск и гул прерывающейся связи, я мог с трудом различить ее усталый, но смеющийся голос: «Саш, я не спала пятнадцать часов. У меня все в порядке, Саш.» Тогда я спокойно шел на работу и думал о ее веснушках на узкой, слегка сгорбленной спине. И о ее чуть шепелявом голосе, когда она называет меня Сашенькой, растягивая с и ш. Она писала письма по электронной почте, если был Интернет, и по обычной, которые иногда доходили до меня позже нее самой, и мы вместе с хохотом их читали. Она краснела за свои опусы, я целовал ее в висок. Высокие отношения, черт бы их побрал. Она привозила с собой снимки в журналы, салфетки из аэропортов, укусы насекомых, бесконечные потоки историй и многое другое. Я кормил ее рассказами о тете Марусе, у которой кот застрял в батарее, и о Евгении Львовиче, который зашивал деньги в подушку. Мне кажется, такие, местные, близкие к дому истории, она любит гораздо больше прочих, и мне от этого хорошо.

Я отчетливо помню, как она просыпалась посреди ночи ушла на кухню - делать кофе, ядреный, сладкий до ужаса и не дающий ей уснуть. А потом рисовала диковинных насекомых по фотографиям, рисовала их пачками, насекомых и водопады. Водопады она обожала до смерти, особенно один.

Мы с ней тогда ездили на Алтай: она фотографировала горы, я - ее. Это было что-то поопасней диких зверей - если она замечала, то выхватывала камеру,  а однажды разбила объектив. И тот водопад… Да, мы набрели на него случайно. Жара была дикая, по этому вечер обещал быть холодным, вот мы и решили разбить палатки по-раньше и посидеть. Мы шагали по буеракам алтайских лесов на встречу идеальной стоянки и обнаружили ее. Это была небольшая поляна, наклонная, правда, слишком, но ничего, с водопадом, валящимся с высоты на камни и создающим радугу. Она тут же, сбросив рюкзак и сняв с себя футболку, кинулась под струю, что-то восторженно крича, отрывисто и неясно. Водопад сыпался летним серебром ей на обгоревшие плечи, и я смотрел на это, смотрел и думал о том, как же хорошо, что она мне досталась. Ночью мы развели костер, а вода шумела и переваливалась по камням.

А еще я помню, как она исчезла. Исчезла и все тут. В тот день я возвращался домой с работы и у меня защемило сердце, да так, будто я сейчас сяду и не встану больше. Я завалился на скамейку и отдышался, а потом пошел дальше, сделав себе в памяти заметку сходить к врачу. Дома меня ждала пустота. Я открыл ноутбук, чтобы проверить, нет ли от нее писем, но вместо этого обнаружил послание от Вас, Евгений Львович. Знаете, я сразу понял, что она не вернется больше. Вы же нашли их, ну вещи, платье там, босоножки, сложенными, да? Ясно, я, я помню, просто хотелось еще раз уточнить. Да, и ножик ее, с костяной ручкой, он тоже там был? Ага, спасибо. Ну тогда, тогда она может вернуться. Как? Так это же ее талисман, она утащила его на рынке в Катманду в седьмом году, когда мы с ней волонтерствовали. А потом чуть не отрезала себе палец. Вот так вот.

А еще я буду ее ждать, мне это, знаете ли снится. Вот я сижу на кресле, напротив входной двери, курю легкие, а она входит, кашляет от дыма, улыбается и журчит своим смехом. «Я вернулась, Сашенька!» - говорит.