Ури Цви Гринберг. На смерть прекраснейшей из женщи

перевод с иврита

Ури Цви Гринберг (1896-1981)

На смерть прекраснейшей из женщин

***
Перед тем, как лицо её саван накроет,
и её не увидим мы больше – пока пеленою
воскуренья печали её не укрыли от глаз,
вглядимся в неё со всей мукой земною –
и придёт за ней Ангел, ненавистный для нас.

Перед жатвой придёт, среди звона и гула,
свет закроет кудрями облаков Авелула.*
И мы знаем: растает этот слой облаков,
но не сможет растаять могильный покров.
Как бельмо на глазу, на лице её саван холщёвый,
и оно не засветится снова.

Это тело, которого жаждали мы,
устремлялись к нему, как к колодцу в песках…
Вновь пустыня вокруг, и колодец наш – прах.

И тогда мы увидели чудо – как след
Знамения Божьего: радужный свет.
И сказали: Да будет тот Знак, в аромате своём и росе,
на крыльях напевов и в мирре, на каждой стезе.

Колокольчик пурпурный не звучал ни один.
Но мы видели, грёзам поверив своим,
что в день свадьбы её украшают они балдахин,
и шнуры золотые привязаны к ним.

Были веселы мы, словно от молодого вина,
от сиянья её, оттого что нам радость дана
потянув золотистую нить, услыхать голоса
колокольчиков тех, от которых не спят небеса.
Оттого что дано нам ловить её взгляд,
и что струны волос её арфой звенят!...

Подвенечное платье ей надеть не пришлось.
И теперь перед нами лежит она в нём,
как положено девам: лавровый венок над челом.

*еврейские летние месяцы ав и элул: словообразование Гринберга
 
***
Если б всё же сумели мы, плача о ней,
удержать её тело, в котором беззвучен орган,
и не светятся ночи мерцаньем волшебных огней…
Если б тело её унести мы не дали в туман –
мы бы сделали ложе из дерева ей,
из которого скрипки небес мастерят,
а над ложем – из мраморных плит мавзолей,
и над ним кипарисы стояли бы в ряд.
Постелили бы красные шкуры оленьи
мы на ложе её, и пока не умолкло в нас пенье,
и в горячих телах бродит огненный сок,
и любой бы нести при ней стражу бессонную мог, –
лишь повисла бы в небе золотая завеса,
и коснулась бы наших ресниц, мы б сказали: «Принцесса!
Объявляем тебе, что зарёю окрашен восток!»
И склонясь на закате перед ней до земли,
мы б сказали: «Принцесса! Вот и звёзды взошли!
Как корона сияет луна над тобой!...
В сердце каждого – арфа, и лучи над его головой.
Фимиам благовонный над ложем твоим
воскуряют красавицы наши, и дым
расстилается сладким ароматом над ним».

И оконце проделали мы бы в стене мавзолея
над её изголовьем –  хрусталь голубой…
И когда бы запели две горлицы вешние, млея
от любовной истомы, и в песне бы слышался той
голос звонкий её – сквозь хрусталь в этот миг,
как сквозь слёзы, смотрели бы мы на безжизненный лик.
 
***
Вот ангел пришёл: тень опущенных крыл
за спиной у него – и как вор, её тело схватил,
и сквозь стену ушёл, ибо в дверь не входил.

Ограблены мы: он забрал красоту.
Он унёс наш посев – благодатную ниву в цвету.
Срезал дерево он под сияющей кроной густой.
Молодое вино превратил он в кровавый настой.

К изголовью прильнём, и принцессу поищем во сне,
ибо сумрачно днём, словно в пропасти чёрной на дне.
Может встретим её в наших грёзах, в стране,
где нам образы милых из мира забвенья
возвращают ночною порой сновиденья.

И когда мы прибудем туда,
мы восславим ту ночь, где сияет она, как звезда,
где не вспыхнет рассвет никогда.