Тимоша. Полная версия

Тимоша… «Выжженная земля»

1

Одна из женщин самых ярких,
Советской сгинувшей страны,
Вокруг которой много жарких
Интриг, историй сложены.

Максима Горького – невестка,
Пешкова Надя – имя ей,
Она была достойна блеска,
Живя среди таких людей.

Она – талантлива, красива,
Она сводила всех с ума,
Она в столице слыла дивой,
При этом – скромница сама.

Имел на Надю виды Сталин;
И те, кто приближался к ней,
Был вскоре «сильно опечален»,
Был обречён, всего скорей.

Среди поклонников Надежды
Все ярки(е) личности страны,
Не оставляя им надежды,
Они ей не были важны.

Зловещий Генрих, сам Ягода,
Писатель Алексей Толстой,
Военных высшего их рода;
И Тухачевский в доме свой.

Мирон Мержанов – архитектор,
Владимир – инженер Попов,
Иван Луппол – учёный, ректор…
И даже некто богослов.

И Сталин был неравнодушен,
Сам Горький – тоже был не прост;
Но ей никто из них не нужен,
Какой ни занимал бы пост.

А что здесь правда или сплетни,
Нам не известно до сих пор,
Обрывки разговоров ветви,
Всему на свете есть простор.

Почти трагедии Шекспира
Достойна вся её судьба,
Достойна мирового пира,
Её вся жизнь и вся борьба.

Одна из самых популярных,
Обласканных и ярких жён,
И в то же время столь «коварных»,
Кто ею был так «заражён».

Коварство косвенное было,
Она не виновата в том,
Красавицей в те годы слыла,
С несчастной участью – потом.

Пока был жив ещё писатель,
Своею женской красотой
Обрамляла, как ваятель,
Фигуру, дом и весь покой.

Откуда же взялось Тимоша?
Семейный акт на этот счёт:
Шикарную обрезав косу,
Как факт ушедших старых мод.

Ещё молоденькой Надежда,
Как-то в гостиную влетев,
Под шляпкой не было, как прежде,
С тех пор красы всех русских дев.

А лишь короткие завитки
Торчали сзади в «аккурат»,
Напоминая пережитки,
Когда коса, как «ридный брат»;

Была почти что поголовно
У русских женщин, как краса,
Она всегда была, как «кровно»,
У них для привязи – «троса».

Увидев вдруг свою невестку,
Руками Горький лишь всплеснул:
-- Тимошка, -- как бы ей в отместку,
Её с любовью упрекнул.

С тех пор в кругу друзей и дома
Её Тимошей стали звать;
Подобного в России зова –
Лишь кучеров всех окликать.

Но это нежное столь имя
Не умаляло её честь,
Посеянное ею семя
Лишь придавало дому лесть.

Она без никаких усилий
Мужчинам нравилась всегда,
Её назвал Он славной, милой,
Но в этом не её вина.

Характер Нади – молчаливый,
За что свекор её назвал
Так метко, как «цветком красивым»,
Которым дом весь обладал.

О сыне написал он кратко:
Максим был счастлив с ней во всём,
Их жизнь текла совместно сладко,
Всегда их видно лишь вдвоём.

Но в жизни Надя -- всё ж сильнее,
Она – ведущая была,
Ей как бы было всё виднее,
Мудрее даже всех слыла.

Она отлично сознавала,
Что может многое красой,
И в этом плане не зевала,
Что может управлять судьбой.

Крутила лёгкие романы,
Без всяких шансов на успех,
Душевные оставив раны
Её поклонникам, у всех.

Талант художника «пробился»,
Портреты удавались ей,
На свет известнейший явился,
Пожалуй, всех их них важней.

Сам Буревестник революцьи
Удачно в нём изображён,
Портрет без всякой «резолюцьи»
Шедевром просто награждён.

2

Жизнь молодых текла счастливо,
Дочь Марфа увидала свет,
Она, как мать, была красива,
И по прошествии тех лет;

Венчалась с Бериевым сыном.
Уже в году двадцать седьмом,
Вторая дочь в семействе милом
Дополнила семейный дом.

Про Дашеньку всегда болтали,
Родным отцом являлся – Сам;
Но что всегда все подтверждали,
Не слышно в доме всяких драм.

Свекор боготворил Тимошу,
Всегда по жизни – рядом с ним,
Большой семьёй, как сладкой ношей,
Жилось под крышей сладко им.

-- Максим Пешков вторым был мужем, --
Дочь Марфа так ведёт рассказ:
-- Ей первый был настолько чуждым,
Долой был выброшен из глаз.

Семья была столь многодетной,
Их было восемь всех детей,
Она родилась предпоследней,
Не редкость в большинстве семей.

В Москву уехали из Томска,
Минуло ей двенадцать лет;
В столице явно больше лоска,
Конечно, ярче белый свет.

Приют нашли в прекрасном доме,
На Патриарших там прудах;
Тот старый дом «погиб в истоме»,
Там новый дом возник со львами,
Уже при наших тех годах.

Скончалась мама от испанки,
Отец, оставшися с детьми,
Боясь всё этой «иностранки»,
Общался нехотя с людьми.

Уже была невестой мама
И папа тоже заболел,
В семье почти возникла драма,
Он дочку замуж сбыть хотел.

Был ординатор на примете,
В Надежду явно был влюблён,
Дарил цветы он и конфеты,
И в женихи он привлечён.

Жених напился после свадьбы,
И маму вдруг хватил испуг,
Лишь мысль возникла, как сбежать бы,
Чтоб избежать дальнейших мук.

Немедля выскочив из дома,
Пустилась от него в бега;
На том «иссякла вся истома»,
Рассталась с мужем навсегда.

Знакома ранее с Максимом
По гимназическим годам,
Взаимно стали вдруг любимы,
На коньках катались там.

Всегда зимой лёд – укреплённый
На Патриарших тех прудах;
Пыл разгорелся у влюблённых,
Как в зацветающих садах.

На этот раз всё так серьёзно
У них сложилась вся судьба,
Всё настоящее, не ложно,
Любовь вонзилась в их тела.

Он пригласил свою невесту
В Италию, где жил отец,
Тем самым «дав дойти лишь тесту»,
Попасть с любимой под венец.

А поженились лишь в Берлине,
Двух дочерей успев родить;
Максим был верен половине,
Ей дал во всём руководить.

Так значит, главная -- Тимоша
Всегда была в его семье,
Семьи несла она всю ношу,
И всё, что было в их «белье».

А он – красивый милый парень,
Всё чаще весел, не злобив,
Хоть сын писателя – не барин,
Во многом и трудолюбив.

Невероятно был он добрым
И безответственным к тому,
Но интеллектом очень скромным,
Не подражая в том отцу.

Однако, он имел заданье
Вернуть на Родину отца;
Невестка с чудным обаяньем,
Могла вернуть лишь беглеца.

Вернуться должен был в Россию,
Сам Сталин этого желал,
Но Горький знал в стране стихию,
Отчасти от неё сбежал.

Конечно, там он и лечился,
Лечился солнцем и теплом,
В Италию как бы влюбился,
Второй себе устроил дом.

Максим способствовал возврату,
Всё время торопил отца,
Что для России он – утрата,
Теряла в нём она борца.

Борца в литературном фронте,
Он нужен был стране, как вождь,
При всём писательском в ней «сорте»,
Как освежающий в нём дождь.

Он окончательно вернулся
Уже в тридцать втором году;
Возвратом как бы захлебнулся,
Похоронив свою судьбу.

3

Большим и первым потрясеньем
Ему явилась сына смерть,
Семья была в пылу смятенья,
Пленила чувства круговерть.

Диагноз – воспаленье лёгких,
Нежданно и нелепо всё,
Погиб в годах своих недолгих,
Покинув светлое житьё.

В болезнь отказывались верить,
Она обычная была,
Уже тогда лечить и мерить,
Могли врачи и без труда.

Дочь Марфа вспоминала позже:
-- Максима всюду опекал;
Был личный секретарь он тоже,
Крючков его сопровождал.

Он к Горькому приставлен властью,
Он – алкоголик и сексот,
Для всех подобен он напасти;
Так власть сводила с Горьким счёт.

Как-то весной Крючков и папа,
С Ягоды дачи возвратясь,
В машине, не «сходя по трапу»,
В веселье вместе находясь;

Случилось с ним недомоганье,
На заднем месте он сидел,
Обычно папы дарованье,
За руль садиться он умел.

Автомобилями он бредил,
Купил машину, починил,
Машинной техникой он ведал,
Водить машину он любил.

Остановить просил машину,
Покачиваясь, вышел вон,
Он пьяным не был, не повинен,
Был чем-то болен, значит, он.

Приехали на дачу в «Горки – десять»,
Крючков пошёл к себе, сказав:
-- Твоя хандра ничто «не весит»,
Ты должен лечь, здесь твой причал.

-- Я посижу извне, пред домом,
Возможно, слабость отойдёт;
Сел и уснул сном нездоровым;
А на дворе и снег, и лёд.

Сидел всего в одной рубашке;
Он сразу дико заболел,
Конечно, не в своей был «чашке»,
По телу жар его пригрел.

Лечили странно, дав касторку,
Температура – высока,
Лечение не дало толку,
«Быка не взяли за рога».

Другая версия есть в свете:
В сноху влюблённый Горький сам;
Не видеть все потуги эти
Передалось всё даже нам.

Уединившися с Тимошей;
Случайно их Максим застал;
И от такой он «тяжкой ноши»
До утра в лесу блуждал.

Так в тридцать три девичьих года,
В расцвете своих женских сил,
Тимоша – продолжатель рода,
Вдовой осталась – бог решил.

Вдова – красавица в столице.
С двумя детьми в своих руках;
Но страшнее всё случится
В тридцатых, самых тех годах.

4 Выжженная земля

Прошло всего-то два лишь года,
За сыном вслед скончался -- Сам;
Вся большевизма тень – урода
Досталось всё в наследство нам.

В убийстве Горького и сына
Был обвинён эНКаВэДэ,
Почти замедленная мина,
В лице Крючкова, Ягоды;.

Глава эНКаВэДэ Ягода
В суде признал свою вину;
Процесс призна;н «Убийством года»,
России он «порвал струну».

Ягода утверждал, что делал
Из личных помыслов своих,
Он видел всё и много ведал
Об отношеньях их двоих.

Влюблен он был в жену Максима,
Его любовницей была,
Она же просто Дева-прима,
Не с тем мужчиной там жила.

Расстрелом кончилось всё дело;
Других быть не могло причин,
Был Горький не согласен смело,
С властями не был заодно.

Дочь Марфа домыслы Ягоды
Всё отрицает, как враньё,
Ему сам Сталин в эти годы
Велел «проведывать» жильё.

Чтоб подготовить нашу маму;
Давно он положил свой глаз,
Хотел создать семьи он «гамму»,
Светлану привозил не раз.

Всегда он приезжал с цветами;
Очередной их разговор
Чуть не закончился «цунами»,
Не состоялся договор.

И мама отказала твёрдо,
Решительно сказала «нет»,
Вела себя, похоже, гордо,
Накликав множество сим бед.

«Призыв» вождя ему – женою
В ту злую пору быть и жить,
Всегда казалось ей, порою,
Предать семью, собой не быть.

Тем более, что в Наде «стужа»
О разногласиях свекра,
Не только смерть свекра и мужа,
Ей жить свободно не дала.

Была б насмешкой над семьёю,
Негласный вызвала б позор,
И потому готова к бою,
Уйдя от власти «на простор».

По памяти родных и близких.
Вождю отказом в сватовстве,
Родило в нём чувств самых низких,
Оставаясь быть в тоске.

Конечно, он не мог простить ей,
Как посягательство на честь,
Нашёл его любимой месть,
Как результат натуры всей.

Он мстил по логике простейшей:
Несчастен по твоей вине,
Вся жизнь твоя в судьбе дальнейшей
Несчастной станет и тебе.

Уже писалось здесь же раньше
О судьбах всех её мужчин:
Её мужей, друзей ли также,
Явить ей мужа ими чин.

Они бесследно исчезали
В горнилах сталинских «садов»,
Они себя, как наказали,
Вкушая социализма кров.

5

Из воспоминаний Марфы Максимовны

Судьба тяжёлая у мамы,
С детьми оставшися одна,
Вся жизнь потом достойна драмы,
Достойна мужества она.

Создать музей она решила,
Ей помогал Луппол Иван,
Два года вместе с ним и жила,
Он исцелил её от ран.

Сначала приходил он в гости,
Чудесный просто человек,
С сестрой мы мучились от злости,
Неужто с ним закончит век.

Мы просто ревновали маму,
Но вскоре поняли вдвоём,
Семейную сыграют гамму,
Жить будут все одним жильём.

Он стал директором музея;
Уехали на торжества,
Но ветер мщенья их «лелея»,
Опять осталася она.

Из Грузии одна вернулась,
Луппол был арестован там,
Ей счастье снова «улыбнулось»,
«Смешалось с горем пополам».

Мирон Мержанов – архитектор,
Он жертвой был её второй,
В её он жизни «занял сектор»,
Но вновь осталася «вдовой».

Однажды ночью люди в штатском
Пришли, конечно же, за ним;
Лишь понял он, что в мире адском,
Всегда он будет в нём гоним.

Успел он крикнуть на прощанье:
«Всегда был честен, им не верь»;
А люди, выполнив заданье,
Теперь доволен будет зверь.

В годах уже пятидесятых
В семью вошёл Вэ. эФ. Попов,
«Утешить» чтоб врагов проклятых,
Пополнить сталинский «улов».

Попов был инженер- строитель,
Служил он в танковых войсках,
Компаний, пикников любитель,
Моложе он её в годах.

В семье любимец был всеобщий,
С ним мама вновь пришла в себя,
Но был подобен злой он тёще,
Жил, только нас родных любя.

Стал разгонять друзей, знакомых,
Когда уже он въехал в дом,
Гостивших в нём на всём готовом,
Живущих в нём «спокойным сном».

Старался соблюдать при этом
Ей к светской жизни интерес,
Чтоб люди помнили всем светом,
Какой у Горького был вес.

Добился пенсии достойной,
Хозяйственные вёл дела;
Во всё вникал, был беспокойным,
Лишь только б Наденька жила.

Его любила очень мама,
Пожалуй, больше, чем других,
Хотя в душе была и драма:
Любил он женщин не своих.

Его арестовали тоже,
Как всех, кто был и до него;
Опять пустует в доме ложе,
Как месть отказа от того.

Осознавая «рок сей божий»,
Она дала себе зарок,
Что больше ни один «пригожий»,
К ней в дом попасть уже не смог.

Осталась жить до самой смерти;
В Никитской Малой, шесть дробь два,
Одна, оставшись в виде жертвы
За все советские дела.

Уже в годах семидесятых,
Почти под возраст в семь(де)сят лет,
Своею жизнью всех объятых,
Померк над Надей белый свет.

Ей очень плохо с сердцем стало,
Приняв лекарство, прилегла,
В Жуковке – даче обитала
И больше встать уж не смогла.

Той самой даче, что как будто
Ягода для неё купил;
И, как он сам сказал, попутно,
За ней с заданием следил.

Дом-особняк в Никитской Малой,
В нём Рябушинский раньше жил,
В нём Горький жил с семьёй не малой,
От власти дом он получил.

Заботливой невесткой Надей
Теперь он превращён в музей,
Он ада выдержал исчадье,
Оставив память для людей.

Сам очень дом оригинален,
В нём анфилады комнат ряд,
Для всей семьи в нём много спален,
Все память о семье хранят.

Произведение искусства,
Весь дом причудлив и красив,
Он светлые рождает чувства,
Но даже и не прихотлив.

Известный Шехтель – архитектор,
Творение его ума,
В архитектуре – новый вектор
И колоссального труда.

Огромные шкафы и книги,
Редчайшее собранье книг,
Хранит весь дом жильцов «интриги»,
Годов прошедших, словно миг:

Чахотки кашель Алексея,
Паркета под ногами скрип;
И внучек смех по дому сея,
Духов Тимоши запах стих.

Картины – очень там их много
И в том числе Тимоши труд;
Одна жила в том доме долго,
Съев в жизни соли, словно пуд.

Попавшая под власть Советов,
Чудившей козни всей семье,
Всё это было лишь ответом
На несговорчивость в душе.

Упрямство петь ей дифирамбы,
Отказ вождю во сватовстве;
А, значит, надо «строить дамбы»
Семье, оставшейся вдове.

Оставив ей жизнь одиночки,
Как область «выжженной земли»,
Она жила как будто в бочке,
Но жизнь ей всё же сберегли.

Март 2017

 












 

















Тимоша… «Выжженная земля»

1

Одна из женщин самых ярких,
Советской сгинувшей страны,
Вокруг которой много жарких
Интриг, историй сложены.

Максима Горького – невестка,
Пешкова Надя – имя ей,
Она была достойна блеска,
Живя среди таких людей.

Она – талантлива, красива,
Она сводила всех с ума,
Она в столице слыла дивой,
При этом – скромница сама.

Имел на Надю виды Сталин;
И те, кто приближался к ней,
Был вскоре «сильно опечален»,
Был обречён, всего скорей.

Среди поклонников Надежды
Все ярки(е) личности страны,
Не оставляя им надежды,
Они ей не были важны.

Зловещий Генрих, сам Ягода,
Писатель Алексей Толстой,
Военных высшего их рода;
И Тухачевский в доме свой.

Мирон Мержанов – архитектор,
Владимир – инженер Попов,
Иван Луппол – учёный, ректор…
И даже некто богослов.

И Сталин был неравнодушен,
Сам Горький – тоже был не прост;
Но ей никто из них не нужен,
Какой ни занимал бы пост.

А что здесь правда или сплетни,
Нам не известно до сих пор,
Обрывки разговоров ветви,
Всему на свете есть простор.

Почти трагедии Шекспира
Достойна вся её судьба,
Достойна мирового пира,
Её вся жизнь и вся борьба.

Одна из самых популярных,
Обласканных и ярких жён,
И в то же время столь «коварных»,
Кто ею был так «заражён».

Коварство косвенное было,
Она не виновата в том,
Красавицей в те годы слыла,
С несчастной участью – потом.

Пока был жив ещё писатель,
Своею женской красотой
Обрамляла, как ваятель,
Фигуру, дом и весь покой.

Откуда же взялось Тимоша?
Семейный акт на этот счёт:
Шикарную обрезав косу,
Как факт ушедших старых мод.

Ещё молоденькой Надежда,
Как-то в гостиную влетев,
Под шляпкой не было, как прежде,
С тех пор красы всех русских дев.

А лишь короткие завитки
Торчали сзади в «аккурат»,
Напоминая пережитки,
Когда коса, как «ридный брат»;

Была почти что поголовно
У русских женщин, как краса,
Она всегда была, как «кровно»,
У них для привязи – «троса».

Увидев вдруг свою невестку,
Руками Горький лишь всплеснул:
-- Тимошка, -- как бы ей в отместку,
Её с любовью упрекнул.

С тех пор в кругу друзей и дома
Её Тимошей стали звать;
Подобного в России зова –
Лишь кучеров всех окликать.

Но это нежное столь имя
Не умаляло её честь,
Посеянное ею семя
Лишь придавало дому лесть.

Она без никаких усилий
Мужчинам нравилась всегда,
Её назвал Он славной, милой,
Но в этом не её вина.

Характер Нади – молчаливый,
За что свекор её назвал
Так метко, как «цветком красивым»,
Которым дом весь обладал.

О сыне написал он кратко:
Максим был счастлив с ней во всём,
Их жизнь текла совместно сладко,
Всегда их видно лишь вдвоём.

Но в жизни Надя -- всё ж сильнее,
Она – ведущая была,
Ей как бы было всё виднее,
Мудрее даже всех слыла.

Она отлично сознавала,
Что может многое красой,
И в этом плане не зевала,
Что может управлять судьбой.

Крутила лёгкие романы,
Без всяких шансов на успех,
Душевные оставив раны
Её поклонникам, у всех.

Талант художника «пробился»,
Портреты удавались ей,
На свет известнейший явился,
Пожалуй, всех их них важней.

Сам Буревестник революцьи
Удачно в нём изображён,
Портрет без всякой «резолюцьи»
Шедевром просто награждён.

2

Жизнь молодых текла счастливо,
Дочь Марфа увидала свет,
Она, как мать, была красива,
И по прошествии тех лет;

Венчалась с Бериевым сыном.
Уже в году двадцать седьмом,
Вторая дочь в семействе милом
Дополнила семейный дом.

Про Дашеньку всегда болтали,
Родным отцом являлся – Сам;
Но что всегда все подтверждали,
Не слышно в доме всяких драм.

Свекор боготворил Тимошу,
Всегда по жизни – рядом с ним,
Большой семьёй, как сладкой ношей,
Жилось под крышей сладко им.

-- Максим Пешков вторым был мужем, --
Дочь Марфа так ведёт рассказ:
-- Ей первый был настолько чуждым,
Долой был выброшен из глаз.

Семья была столь многодетной,
Их было восемь всех детей,
Она родилась предпоследней,
Не редкость в большинстве семей.

В Москву уехали из Томска,
Минуло ей двенадцать лет;
В столице явно больше лоска,
Конечно, ярче белый свет.

Приют нашли в прекрасном доме,
На Патриарших там прудах;
Тот старый дом «погиб в истоме»,
Там новый дом возник со львами,
Уже при наших тех годах.

Скончалась мама от испанки,
Отец, оставшися с детьми,
Боясь всё этой «иностранки»,
Общался нехотя с людьми.

Уже была невестой мама
И папа тоже заболел,
В семье почти возникла драма,
Он дочку замуж сбыть хотел.

Был ординатор на примете,
В Надежду явно был влюблён,
Дарил цветы он и конфеты,
И в женихи он привлечён.

Жених напился после свадьбы,
И маму вдруг хватил испуг,
Лишь мысль возникла, как сбежать бы,
Чтоб избежать дальнейших мук.

Немедля выскочив из дома,
Пустилась от него в бега;
На том «иссякла вся истома»,
Рассталась с мужем навсегда.

Знакома ранее с Максимом
По гимназическим годам,
Взаимно стали вдруг любимы,
На коньках катались там.

Всегда зимой лёд – укреплённый
На Патриарших тех прудах;
Пыл разгорелся у влюблённых,
Как в зацветающих садах.

На этот раз всё так серьёзно
У них сложилась вся судьба,
Всё настоящее, не ложно,
Любовь вонзилась в их тела.

Он пригласил свою невесту
В Италию, где жил отец,
Тем самым «дав дойти лишь тесту»,
Попасть с любимой под венец.

А поженились лишь в Берлине,
Двух дочерей успев родить;
Максим был верен половине,
Ей дал во всём руководить.

Так значит, главная -- Тимоша
Всегда была в его семье,
Семьи несла она всю ношу,
И всё, что было в их «белье».

А он – красивый милый парень,
Всё чаще весел, не злобив,
Хоть сын писателя – не барин,
Во многом и трудолюбив.

Невероятно был он добрым
И безответственным к тому,
Но интеллектом очень скромным,
Не подражая в том отцу.

Однако, он имел заданье
Вернуть на Родину отца;
Невестка с чудным обаяньем,
Могла вернуть лишь беглеца.

Вернуться должен был в Россию,
Сам Сталин этого желал,
Но Горький знал в стране стихию,
Отчасти от неё сбежал.

Конечно, там он и лечился,
Лечился солнцем и теплом,
В Италию как бы влюбился,
Второй себе устроил дом.

Максим способствовал возврату,
Всё время торопил отца,
Что для России он – утрата,
Теряла в нём она борца.

Борца в литературном фронте,
Он нужен был стране, как вождь,
При всём писательском в ней «сорте»,
Как освежающий в нём дождь.

Он окончательно вернулся
Уже в тридцать втором году;
Возвратом как бы захлебнулся,
Похоронив свою судьбу.

3

Большим и первым потрясеньем
Ему явилась сына смерть,
Семья была в пылу смятенья,
Пленила чувства круговерть.

Диагноз – воспаленье лёгких,
Нежданно и нелепо всё,
Погиб в годах своих недолгих,
Покинув светлое житьё.

В болезнь отказывались верить,
Она обычная была,
Уже тогда лечить и мерить,
Могли врачи и без труда.

Дочь Марфа вспоминала позже:
-- Максима всюду опекал;
Был личный секретарь он тоже,
Крючков его сопровождал.

Он к Горькому приставлен властью,
Он – алкоголик и сексот,
Для всех подобен он напасти;
Так власть сводила с Горьким счёт.

Как-то весной Крючков и папа,
С Ягоды дачи возвратясь,
В машине, не «сходя по трапу»,
В веселье вместе находясь;

Случилось с ним недомоганье,
На заднем месте он сидел,
Обычно папы дарованье,
За руль садиться он умел.

Автомобилями он бредил,
Купил машину, починил,
Машинной техникой он ведал,
Водить машину он любил.

Остановить просил машину,
Покачиваясь, вышел вон,
Он пьяным не был, не повинен,
Был чем-то болен, значит, он.

Приехали на дачу в «Горки – десять»,
Крючков пошёл к себе, сказав:
-- Твоя хандра ничто «не весит»,
Ты должен лечь, здесь твой причал.

-- Я посижу извне, пред домом,
Возможно, слабость отойдёт;
Сел и уснул сном нездоровым;
А на дворе и снег, и лёд.

Сидел всего в одной рубашке;
Он сразу дико заболел,
Конечно, не в своей был «чашке»,
По телу жар его пригрел.

Лечили странно, дав касторку,
Температура – высока,
Лечение не дало толку,
«Быка не взяли за рога».

Другая версия есть в свете:
В сноху влюблённый Горький сам;
Не видеть все потуги эти
Передалось всё даже нам.

Уединившися с Тимошей;
Случайно их Максим застал;
И от такой он «тяжкой ноши»
До утра в лесу блуждал.

Так в тридцать три девичьих года,
В расцвете своих женских сил,
Тимоша – продолжатель рода,
Вдовой осталась – бог решил.

Вдова – красавица в столице.
С двумя детьми в своих руках;
Но страшнее всё случится
В тридцатых, самых тех годах.

4 Выжженная земля

Прошло всего-то два лишь года,
За сыном вслед скончался -- Сам;
Вся большевизма тень – урода
Досталось всё в наследство нам.

В убийстве Горького и сына
Был обвинён эНКаВэДэ,
Почти замедленная мина,
В лице Крючкова, Ягоды;.

Глава эНКаВэДэ Ягода
В суде признал свою вину;
Процесс призна;н «Убийством года»,
России он «порвал струну».

Ягода утверждал, что делал
Из личных помыслов своих,
Он видел всё и много ведал
Об отношеньях их двоих.

Влюблен он был в жену Максима,
Его любовницей была,
Она же просто Дева-прима,
Не с тем мужчиной там жила.

Расстрелом кончилось всё дело;
Других быть не могло причин,
Был Горький не согласен смело,
С властями не был заодно.

Дочь Марфа домыслы Ягоды
Всё отрицает, как враньё,
Ему сам Сталин в эти годы
Велел «проведывать» жильё.

Чтоб подготовить нашу маму;
Давно он положил свой глаз,
Хотел создать семьи он «гамму»,
Светлану привозил не раз.

Всегда он приезжал с цветами;
Очередной их разговор
Чуть не закончился «цунами»,
Не состоялся договор.

И мама отказала твёрдо,
Решительно сказала «нет»,
Вела себя, похоже, гордо,
Накликав множество сим бед.

«Призыв» вождя ему – женою
В ту злую пору быть и жить,
Всегда казалось ей, порою,
Предать семью, собой не быть.

Тем более, что в Наде «стужа»
О разногласиях свекра,
Не только смерть свекра и мужа,
Ей жить свободно не дала.

Была б насмешкой над семьёю,
Негласный вызвала б позор,
И потому готова к бою,
Уйдя от власти «на простор».

По памяти родных и близких.
Вождю отказом в сватовстве,
Родило в нём чувств самых низких,
Оставаясь быть в тоске.

Конечно, он не мог простить ей,
Как посягательство на честь,
Нашёл его любимой месть,
Как результат натуры всей.

Он мстил по логике простейшей:
Несчастен по твоей вине,
Вся жизнь твоя в судьбе дальнейшей
Несчастной станет и тебе.

Уже писалось здесь же раньше
О судьбах всех её мужчин:
Её мужей, друзей ли также,
Явить ей мужа ими чин.

Они бесследно исчезали
В горнилах сталинских «садов»,
Они себя, как наказали,
Вкушая социализма кров.

5

Из воспоминаний Марфы Максимовны

Судьба тяжёлая у мамы,
С детьми оставшися одна,
Вся жизнь потом достойна драмы,
Достойна мужества она.

Создать музей она решила,
Ей помогал Луппол Иван,
Два года вместе с ним и жила,
Он исцелил её от ран.

Сначала приходил он в гости,
Чудесный просто человек,
С сестрой мы мучились от злости,
Неужто с ним закончит век.

Мы просто ревновали маму,
Но вскоре поняли вдвоём,
Семейную сыграют гамму,
Жить будут все одним жильём.

Он стал директором музея;
Уехали на торжества,
Но ветер мщенья их «лелея»,
Опять осталася она.

Из Грузии одна вернулась,
Луппол был арестован там,
Ей счастье снова «улыбнулось»,
«Смешалось с горем пополам».

Мирон Мержанов – архитектор,
Он жертвой был её второй,
В её он жизни «занял сектор»,
Но вновь осталася «вдовой».

Однажды ночью люди в штатском
Пришли, конечно же, за ним;
Лишь понял он, что в мире адском,
Всегда он будет в нём гоним.

Успел он крикнуть на прощанье:
«Всегда был честен, им не верь»;
А люди, выполнив заданье,
Теперь доволен будет зверь.

В годах уже пятидесятых
В семью вошёл Вэ. эФ. Попов,
«Утешить» чтоб врагов проклятых,
Пополнить сталинский «улов».

Попов был инженер- строитель,
Служил он в танковых войсках,
Компаний, пикников любитель,
Моложе он её в годах.

В семье любимец был всеобщий,
С ним мама вновь пришла в себя,
Но был подобен злой он тёще,
Жил, только нас родных любя.

Стал разгонять друзей, знакомых,
Когда уже он въехал в дом,
Гостивших в нём на всём готовом,
Живущих в нём «спокойным сном».

Старался соблюдать при этом
Ей к светской жизни интерес,
Чтоб люди помнили всем светом,
Какой у Горького был вес.

Добился пенсии достойной,
Хозяйственные вёл дела;
Во всё вникал, был беспокойным,
Лишь только б Наденька жила.

Его любила очень мама,
Пожалуй, больше, чем других,
Хотя в душе была и драма:
Любил он женщин не своих.

Его арестовали тоже,
Как всех, кто был и до него;
Опять пустует в доме ложе,
Как месть отказа от того.

Осознавая «рок сей божий»,
Она дала себе зарок,
Что больше ни один «пригожий»,
К ней в дом попасть уже не смог.

Осталась жить до самой смерти;
В Никитской Малой, шесть дробь два,
Одна, оставшись в виде жертвы
За все советские дела.

Уже в годах семидесятых,
Почти под возраст в семь(де)сят лет,
Своею жизнью всех объятых,
Померк над Надей белый свет.

Ей очень плохо с сердцем стало,
Приняв лекарство, прилегла,
В Жуковке – даче обитала
И больше встать уж не смогла.

Той самой даче, что как будто
Ягода для неё купил;
И, как он сам сказал, попутно,
За ней с заданием следил.

Дом-особняк в Никитской Малой,
В нём Рябушинский раньше жил,
В нём Горький жил с семьёй не малой,
От власти дом он получил.

Заботливой невесткой Надей
Теперь он превращён в музей,
Он ада выдержал исчадье,
Оставив память для людей.

Сам очень дом оригинален,
В нём анфилады комнат ряд,
Для всей семьи в нём много спален,
Все память о семье хранят.

Произведение искусства,
Весь дом причудлив и красив,
Он светлые рождает чувства,
Но даже и не прихотлив.

Известный Шехтель – архитектор,
Творение его ума,
В архитектуре – новый вектор
И колоссального труда.

Огромные шкафы и книги,
Редчайшее собранье книг,
Хранит весь дом жильцов «интриги»,
Годов прошедших, словно миг:

Чахотки кашель Алексея,
Паркета под ногами скрип;
И внучек смех по дому сея,
Духов Тимоши запах стих.

Картины – очень там их много
И в том числе Тимоши труд;
Одна жила в том доме долго,
Съев в жизни соли, словно пуд.

Попавшая под власть Советов,
Чудившей козни всей семье,
Всё это было лишь ответом
На несговорчивость в душе.

Упрямство петь ей дифирамбы,
Отказ вождю во сватовстве;
А, значит, надо «строить дамбы»
Семье, оставшейся вдове.

Оставив ей жизнь одиночки,
Как область «выжженной земли»,
Она жила как будто в бочке,
Но жизнь ей всё же сберегли.

Март 2017