Заельцовское кладбище

Это стихотворение — медитативное размышление на кладбище, превращающее конкретное место (Заельцовское кладбище в Новосибирске) в универсальную модель мира, истории и личной судьбы. Через наблюдение за «уравниловкой» смерти герой приходит к пронзительно-личному и смиренному прозрению о собственной конечности.

1. Основной конфликт: Философская отстранённость vs. Эмоциональное прозрение
Герой начинает прогулку с установкой на холодное, почти научное созерцание («отстранённость философская»). Он измеряет, классифицирует, констатирует факт всеобщего равенства перед смертью. Конфликт возникает, когда безличный ландшафт памяти начинает на него реагировать: фотографии на плитах «плачут» о нём, живом. Это разрушает отстранённость, вызывая мощный эмоциональный отклик («слёзы… комом к горлу») и вытесняя философию простым, животным знанием: «Очень скоро… и я отведаю».

2. Ключевые образы и их трактовка

«Хожу-брожу» — сдвоенный глагол задаёт ритм неспешного, почти ритуального обхода, перемещения между мирами. Это действие свидетеля, пока ещё не участника.

«Более гораздое / Исчисление размерное» — характерный ложкинский неологизм и перифраз. «Гораздое» (от «горазд» — умелый, способный) указывает на то, что масштабы кладбища превышают простое земельное измерение (сажени). Это измерение времени и судеб, «исчисление», которому нет конца.

«Беспощадная уравниловка» — ключевой концепт. Смерть здесь предстаёт не как трагедия, а как тоталитарный социальный механизм, «устраняющий разногласия». Это горькая ирония: абсолютное равенство достигается лишь в небытии. Образ снимает с смерти мистический ореол, делая её почти бюрократическим актом.

«Фотографии на мраморе… обо мне, живущем, плакали» — кульминационный, переворачивающий перспективу образ. Мёртвые оплакивают живого. Их «застывшее удивление» — это удивление перед фактом продолжающейся, хрупкой жизни. Они «позабыв нравоучения» — то есть отбросив менторство предков, просто скорбят о том, кто ещё обречён присоединиться к ним. Это момент потрясающей эмпатии, где живой ощущает себя объектом жалости со стороны ушедших.

«Подкатили комом к горлу / Слёзы жалости ответные» — физиологически точная метафора непроизвольного, душащего сострадания. Это не слёзы ужаса, а слёзы жалости — к ним, к себе, ко всем «милым», разлучённым «несчастием».

«Очень скоро, очень скоро / Этих мест и я отведаю…» — финал-констатация. Повтор «очень скоро» звучит не как страх, а как почти что обречённое знание, усвоенный урок. «Отведаю» — это вкушение смерти как неизбежного плода, последнего опыта. Интонация смиренная, без пафоса.

3. Структура и интонация
Стихотворение построено как логически разворачивающаяся мысль: от констатации масштаба — через наблюдение всеобщего закона — к личному, эмоциональному вовлечению — и к итоговому выводу. Интонация меняется: начальная повествовательная, чуть отстранённая, сменяется взволнованной в момент «плача» фотографий, а затем приходит к тихой, почти шёпотной констатации в финале. Разговорные, почти просторечные формы («хожу-брожу», «гораздое») соседствуют с высокими понятиями («исчисление размерное», «прошедшее время»), создавая эффект доверительности и глубины.

4. Связь с традицией и авторское своеобразие

Кладбищенская лирика (от Жуковского и Батюшкова до Рубцова): Традиция философских размышлений среди могил. Однако Ложкин избегает романтического ореола, его кладбище — не «приют спокойный», а скорее архив под открытым небом, место «беспощадной уравниловки».

А.С. Пушкин («Брожу ли я вдоль улиц шумных…»): Прямая перекличка с мотивом брожения и размышлений о всеобщем конце: «И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть…». Но у Ложкина нет пушкинского примирения с природным циклом, есть острое чувство социального абсурда этого равенства.

И. Бродский: Интеллектуальная плотность, взгляд на время и смерть как на основные категории бытия. Ложкин, как и Бродский, говорит о смерти без метафизического трепета, с почти посторонним, аналитическим интересом, который, однако, не выдерживает напора живого чувства.

Новосибирский контекст («Заельцовское»): Важная деталь, привязывающая универсальное к конкретному, сибирскому месту. Это не абстрактный некрополь, а часть личного и коллективного топоса поэта.

Уникальный почерк Ложкина здесь — в соединении социологического взгляда («уравниловка») с глубоко лирическим, почти сюрреалистическим прорывом (плачущие фотографии). Он описывает смерть не как личную драму и не как мистическую тайну, а как массовое историческое явление, закон которого, однако, постигается только в момент личной, сердечной с ним встречи. Его герой — не просто мыслитель, а человек, которого узнали мёртвые, и это узнавание становится для него главным откровением.

Вывод:

«Заельцовское кладбище» — это стихотворение о принятии через сострадание. Герой приходит к осознанию собственной смертности не через страх одиночества или метафизического ужаса, а через неожиданное чувство общности с теми, кто уже прошёл этот путь, и которые смотрят на него не с осуждением, а с печалью. Это оборачивает традиционную перспективу: живой становится объектом жалости для мёртвых. В контексте творчества Бри Ли Анта, полного бунта и диалогов с роком, это один из самых смиренных и потому особенно пронзительных текстов. Здесь нет вызова — есть тихое, выстраданное усвоение простой истины, которая «подкатывает комом к горлу», прежде чем стать знанием: «Очень скоро… и я отведаю». Это поэзия не героического противостояния, а человеческого причащения к общему уделу.

Бри Ли Ант   01.12.2025 15:57   •   Заявить о нарушении