В изгнании

Пётр 1 во время стрелецкого бунта в Московском Кремле 15 мая 1682 г. (Октавия Россиньон, 1839 г.)

Часть 3. В изгнании

«...бородачи, попы, боярство ... ради тунеядства своего любому чёрту готовы государство продать»
(А. Н. Толстой «На дыбе»)

Мама и я покинули кремлёвские хоромы, мой отчий дом.
В Преображенском и Коломенском мы вынуждались жить.
На прежнем месте нас терзали столь откровенным злом,
Так что пришлось оставить то, чем мы привыкли дорожить.
Воспоминанья смуты меня терзали до сердечной боли,
Невольно сделалась душа раненой узницей неволи.
У вновь пришедших при дворе был ненавистный дух.
Их каждый взгляд, шик, слово - мне насыпали в рану соли
И раздражали, любой нежданный звук рождал испуг.

О воле не было понятия во мне, оно само пришло.
Когда вошёл я в быт народа и поделился своей болью,
И на моих глазах, впервые, приветом солнышко взошло.
Увидел я природную красу и ощутил Российское приволье.
Земля мне силы придала, сердце желанное впитало,
И понимание прижилось: Как же во мне познаний мало?!
Ведь есть иное на земле, оно, как знамя в небо взвилось.
Помалу стихла боль и всё, что радость жадно воровало.
Страдание утихло и в глубине души надолго притаилось.

Эти места мне грустно было покидать, но приходилось -
Должность царевича звала, нудила к ритуалам и обрядам,
Которых существо, как правило к бездумному сводилось.
Брату и мне, как нам вести себя шептали те кто рядом,
И церемонно долго длилось на троне наше восседанье.
С наших одежд великолепных лучилось царское сиянье.
Мы рядышком сидели в полнейшем царском облаченьи,
На коем роскошь бриллиантов сияла яркими огнями,
И всё, и вся, и все тогда клонились к нам в своём почтеньи.

В палате для приёмов наш блеск, как два солнцестоянья -
Короткое и длинное, а кто какое - то судьба над нами.
Нас обучались догмам и упражняли детское вниманье.
Мы были над собой не властны и правили страной не сами.
Кремлёвская палата вся убрана была роскошными коврами,
Посланцы иностранные сюда являлись на приём с дарами.
И сдвоенный наш трон из серебра стоял на видном месте,
Шёлк и парча нас окружали знатными шатрами.
Царский приём и управленье мы олицетворяли вместе.

Династию Романовых являли, земную нашу ипостась.
Мой брат по немощи негож был к службе государству.
Я ж на послов глядел, всегда в себе их облику дивясь,
Приветствовал и вопрошал, совсем не понапрасну,
Ведь непрестанно связь искал меж чужеземцами и нами.
Я видел разницу великую - ту, что являют люди сами
В манере одеваться, себя на публике держать и изъясняться.
Презренье наблюдал, надменный ум, прикрытый париками,
И фальшь ловил в словах, и злобный дух за маскою паяца.

Устами изрекались гимны, а суть искала всячески наживы.
Смысл фраз один, но хищный взгляд порой мелькнёт,
ухмылка хитрая скользнёт, и кажется: Мы несчастливы.
Чужой уйдёт, как и пришёл, а на душе лежит великий гнёт.
И я вопросом задавался: Что значат эти  чувства-переливы?
Сомнения, смущения, в предчувствиях отливы и приливы.
И мечется рассудок мой предчувствуя угрозу разделенья.
Зачем, к чему явились в ум столь затаённые причины,
На крайности разбив мечты, надежды, силы, вожделенья?

Как-будто дихотомия1 ворв;лась в мир и пролегла чертой,
Поставила клеймо на каждом: «свой!, чужой!»,
Направив к разным целям обители загробной и земной.
Я видел, как Российский люд робеет перед формою иной,
Пред иностранцами внушён какой-то суеверный страх,
Всё иноземное назвалось нечестивым в закованных умах,
Пропитанных церковной ахинеей - пугать всех сатаной.
Коварный монстр держал людей, как кошка мышь в когтях.
Обманутый народ дурел и забавлялся утлой стариной.

Так в усыплении дремучем толпа злосчастная ждала,
Когда случится неизбежная погибель русской нации,
Или же чудо-чудное избавит землю Русскую от зла,
И не допустит осквернения Отчизны - профанации2.
И жаждала свобода сил подмоги и дел освобожденья,
Чудес преодоления отсталости и лени - для спасенья,
Чтобы позорище - остаток ига - дань, нам прекратить,
На равных диалог вести, сломить предвзятое мышленье,
Чтобы реальную угрозу от Родины нам взять и отвратить.

Знамения беды и толки разные по миру резво мчались.
Россию прочили задворками Европы, отсталою страной.
Да, очень редко русские в чужих краях встречались,
И те в одеждах несуразных3 - были осмеяны толпой.
И не напрасно величались, не почитали равными себе.
Ведь покорились самовольно такой бесславнейшей судьбе.
Сама же сущность европейцев от нас была сокрытой.
Ожесточённое коснение присутствует в сонливой ворожбе,
Где нежелание сойти с тропы негодностью разбитой.

Смеются в лица слабым и уважением обходят их всегда.
Не видеть этого, лишь бы побыть ещё во сне дремучем,
Безумье называть спасительной стезёй - вот настоящая беда
И существующая суть, живущая в уме ползучем.
В Европе о России полагали, что фанатизм на ней петлёй
И  духовенство правит всем - людьми, казною и землёй.
А обленелое боярство жадно блюдёт свой сытый статус,
Людишки - дрянь, пропойцы - являют облик дикий свой.
Берлога - дом, корыто - судно, лист лопуховый - парус.

А самодержец - баловень, хапуга наименований:
Царь земли Русской, князь Московский с князем скифским,
Боится правды земных дел и не желает знать реалий,
Который самовозвеличен и обладает смыслом низким,
Пресыщенную жизнь и не имеет о стране заботы.
Войска его не офицеры, не солдаты, а дети, бабы и холопы.
Он после поражений всё чаще воинских баталий убегал.
Собрался «высший свет» и веско прозвучало из Европы:
«Российского царя низвергнуть и отодвинуть за Урал!»

Крупицы истины, как юноше некрепкому сносить?
Мой мозг все тяжести раздумия в себе таил на время,
Чтоб развивался организм и полноценной жизнью жить,
Чтоб сил хватило обрести, взять и нести людское бремя,
Чтоб Родине своей России - честью и правдой послужить!

продолжение следует