Глава 12 Гурджиев про роли

https://youtu.be/-eNkqxM7LX0
Вестник грядущего добра
Работа в группах становится более напряжённой. – Ограниченный "репертуар ролей".
https://www.youtube.com/watch?v=k8KEjoVuLDM    – Выбор между работой над собой и "спокойной жизнью". – Трудности повиновения. – Место "задач".
 – Гурджиев даёт определённую задачу. – Реакция друзей на идеи. – Система выявляет лучшее или худшее в людях. – Как люди могут подойти к работе? – Подготовка. Необходимо разочарование. – Больной вопрос для человека. Переоценка друзей. – Беседа о типах. – Гурджиев даёт дальнейшую задачу. – Попытки рассказать историю своей жизни. – Интонации. – "Сущность" и "личность". – Искренность. – Гурджиев обещает ответить на любой вопрос. "Вечное возвращение". – Опыт по отделению личности от сущности. – Беседа о поле. – Пол как главная движущая сила всей механичности. – Пол как главная возможность освобождения. – Новое рождение. – Трансмутация половой энергии. – Злоупотребление полом. – Полезно ли воздержание? Правильная работа центров. – Постоянный центр тяжести.

К тому времени, в середине лета 1916 года, работа в наших группах принимала всё более напряжённые и новые формы. Гурджиев проводил большую часть времени в Петербурге, уезжая в Москву лишь на несколько дней и возвращаясь оттуда с двумя или тремя своими московскими учениками. Наши лекции и встречи к тому времени уже утратили свой формальный характер; мы всё лучше узнавали друг друга, и хотя существовали небольшие трения, в целом мы представляли весьма компактную группу, объединённую интересом к новым идеям, которые мы узнавали, и к открытым перед нами новым возможностям знания и самопознания. В то время нас было около тридцати человек; встречались мы почти каждый вечер. Несколько раз приезжавший из Москвы Гурджиев устраивал совместные поездки в деревню и пикники, где мы ели шашлык, – который почему-то совсем не был известен в Петербурге. В моей памяти сохранилось воспоминание о поездке на Островки, вверх по Неве. Я особенно запомнил её потому, что во время этой поездки внезапно понял, зачем Гурджиев устраивает такие, казалось бы, бесцельные развлечения. Я сообразил, что он всё время наблюдает за нами, что многие из нас раскрывают в этих поездках совершенно новые аспекты своей личности, которые на формальных встречах в Петербурге оставались скрытыми.
Мои встречи с московскими учениками Гурджиева уже ничуть не были похожи на первую встречу весной прошлого года; теперь они не казались мне нарочитыми, и мне не представлялось, что они играют заученную наизусть роль. Наоборот, я с интересом ожидал их приезда и старался узнать от них, в чём состоит их работа в Москве, что новое, неизвестное для нас сказал им Гурджиев. От них я узнал много такого, что позднее очень пригодилось в моей работе. В новых беседах с ними я видел развитие определённого плана. Мы должны были учиться не только у Гурджиева, но и друг у друга. Я начал понимать группы Гурджиева как школу какого-то средневекового живописца, ученики которого жили и работали вместе с ним, учились у него и друг у друга. Кроме того, я понял, почему во время нашей первой встречи московские ученики Гурджиева не могли ответить на мои наивные вопросы: "На чём основана ваша работа над собой?", "Что составляет изучаемую вами систему?", "Каково происхождение этой системы?" и т.п.
Теперь я понял, что на эти вопросы нельзя было ответить. Чтобы понять это, нужно учиться . А в то время, более года назад, я думал, что имею право задавать такие вопросы, подобно тому как новые люди, приходя к нам, начинали с совершенно аналогичных вопросов. Они удивлялись тому, что мы не отвечаем на них; как нам уже было видно, они считали нас нарочитыми людьми, играющими заученные роли.
Однако новые люди появлялись лишь на больших встречах с участием Гурджиева. Встречи же первоначальной группы происходили тогда отдельно. И было понятно, почему так должно быть. Мы уже начали освобождаться от самоуверенности, начали узнавать всё то, с чем люди подходят к работе, и могли понять Гурджиева лучше, чем прежде.
А на общих встречах нам было необычайно интересно слушать, как новые люди задают вопросы, которые когда-то задавали и мы, видеть, что они не понимают самых элементарных вещей, которых не могли понять и мы. Эти встречи давали нам некоторое удовлетворение.
Но когда мы оказывались наедине с Гурджиевым, он нередко одним словом разрушал всё то, что мы построили для себя, и заставлял нас увидеть, что на самом деле мы по-прежнему ничего не знаем и не понимаем ни в самих себе. ни в других людях.
— Вся беда в том, что вы уверены, что остаётесь одними и теми же, – говорил он. – А я вижу вас совершенно разными. Например, вижу. что сегодня сюда пришёл один Успенский, а вчера приходил другой. Или вот диктор – перед тем, как вы пришли, мы с ним сидели и разговаривали, и это была одна личность. Потом, когда все собрались, я случайно взглянул на него – и оказалось, что здесь сидит совершенно другой доктор. А того, который говорит со мной наедине, вы видите очень редко.
"Вы должны понять, что у каждого человека имеется определённый "репертуар ролей", которые он играет в обычных обстоятельствах, – сказал в связи с этим Гурджиев. – У него есть роль для любого рода обстоятельств, в которых он обыкновенно оказывается в жизни. Но поместите его в другие обстоятельства, хотя бы чуть-чуть иные, и он уже не в состоянии найти подходящую роль, так что на какое-то время становится самим собой . Изучение ролей, которые играет человек, составляет необходимую часть самопознания. Репертуар каждого человека очень ограничен. И если человек просто говорит о себе "я" или "Иван Иванович", он не видит всего себя, потому что этот "Иван Иванович" тоже не является единым: в человеке, по крайней мере, пять или шесть людей. Один-два для семьи, один-два на службе (один для подчинённых, другой для начальства), один для друзей в ресторане и, пожалуй, ещё один, который интересуется возвышенными идеями и любит интеллектуальные беседы. И в разное время человек полностью отождествляется с одной из своих ролей и не способен отделить себя от неё. Видеть свой репертуар, знать свои роли и, прежде всего, ограниченность репертуара это уже знать многое. Но дело в том, что за пределами репертуара человек чувствует себя очень неуютно, и если что-то выбьет его из колеи, даже на короткое время, он изо всех сил старается вернуться к одной из своих обычных ролей. Как только он попадает в свою колею, всё в его жизни опять течёт гладко, исчезает чувство неловкости и напряжённости. Так бывает в жизни; но в работе, для того чтобы наблюдать себя, человеку необходимо примириться с этой неловкостью, с напряжением, с чувством неудобства и беспомощности. Только переживая подобное неудобство, человек может по-настоящему наблюдать себя. И понятно почему. Когда человек не играет ни одной из своих ролей, когда не может найти подходящей роли из своего репертуара, он чувствует себя как бы раздетым. Ему холодно и стыдно, ему хочется убежать от всех. Но тогда возникает вопрос: а чего же он хочет? Спокойной жизни или работы над собой? Если ему нужна спокойная жизнь, он, конечно, никогда не должен оставлять своего репертуара. В обычных ролях он чувствует себя удобно и спокойно. Но если у него есть желание работать над собой, он должен разрушить это спокойствие. Иметь то и другое сразу невозможно. Человеку приходится делать выбор. Но при выборе результат часто бывает обманчив, и человек пытается обмануть самого себя. На словах он избирает работу , а на самом деле не желает терять спокойствие . И в результате оказывается между двух стульев. Это положение – самое неприятное из всех, ибо человек и не выполняет работу, и лишён покоя. Но человеку очень трудно бросить всё к чёрту и начать настоящую работу. В чём же здесь трудность? Главным образом, в том, что его жизнь слишком легка ; и даже если он считает её плохой, он привык к ней, и для него лучше, чтобы она была хоть и плохой, но знакомой. А тут что-то новое и неизвестное. Он даже не знает, приведёт ли это к какому-нибудь результату. Кроме того, невероятно трудно кому-то подчиняться, кого-то слушаться. Если бы человек мог сам придумать для себя трудности и жертвы, он мог бы пойти очень далеко. Но всё дело в том, что это невозможно. Необходимо или слушаться кого-то другого, или подчиняться общему ходу работы, контроль над которой принадлежит другому. Такое подчинение – труднейшая вещь, которая только может существовать для человека, полагающего, что он способен самостоятельно принимать решения и делать всё, что угодно. Конечно, когда он избавится от этих фантазий к увидит, каков он на самом деле, эта трудность исчезнет. Однако такое положение имеет место только в процессе работы. А начать работу и особенно продолжить её – очень трудно; это трудно потому, что жизнь идёт чересчур гладко".