Полосой злато-алой...

Полосой злато-алой тянулось по кромке время, в свете павшей звезды догорал постаревший мир. Кто-то лет двадцати снова ногу поставил в стремя, покидая богатый, приевшийся слишком пир. Покидая навеки, и, кажется, безвозвратно, направляя коня в полосу, что горит вдали злато-алым, кровящим, манящим невероятно, что пылает сама и что шепчет ему «гори».
Растрепался парик с горизонта пришедшим ветром, и чуть съехал камзол, обнажая жабо и брошь. Он бы мог стать министром, но выбрал не град – планету, ведь путей все же сотни, на них, может быть, найдешь, что-то более важное, чем чьи-то там устои, что-то краше, ценнее прописанных кем-то догм. Молодого месье не страшит даже стать изгоем, ведь он знает, что стоит всех странствий его «потом».

Робеспьер иль Сен-Жюст – он пошёл бы за ними смело, да увы (или к счастью) – родился в другой стране.
Но он близок к ним сердцем, и душу отдал за дело – за стремленье к свободе.

Он { счастлив } в своей войне.