Удел матери

(Посвящается Венере И.)

               Если одновременно позовут тебя мать и Бог,
               беги вначале  на зов  матери – она стала
               превыше всего в твоем земном  существовании,
               взяв  на себя бремя твоего появления на свет.
                Сатья Саи Баба

  Европейская деревушка конца семнадцатого века.
Убогая, как и все на тот период времени. Жили, как придется и на что придется. Но чистота и порядок  жизненного уклада, присущие той части земной суши
просматривались во всем.
  В одном из стареньких, деревянных домиков жила семья. Мать, русоволосая молодая женщина, стройная, худощавая, с заурядной внешностью. Не блистая
красотой, среди соседей, она считалась рассудительной, добропорядочной, спокойной и смиренно. Сын – здоровенный детина, лет шестнадцати, блондин, с
голубыми глазами и круглым личиком настолько был нежен, что если бы не его огромный рост не по возрасту, то его вполне можно было бы принять за девушку - маленький носик, румяные щечки, голосок ангельский, сама невинность и
доброта. Он был абсолютной противоположностью своей матери. Постоянно пребывая в  особом мире грез, он не осознавал той реальности, в которой приходилось жить. А мать вполне реально осознавала все тяготы жизни, перенося их стойко, что отпечатком откладывались на ее внешности: заботы, переживания, постоянная борьба за выживание. Муж не вернулся с войны, родителей давно не стало, родных не осталось никого. Есть только она и сын. А сынок такой вымахал, что только успевай, корми. Аппетит у него был отменный и в свои шестнадцать он ни к чему не
был приспособлен: ни по дому не помогал матери, ни в маленьком огородике, который их хоть как-то кормил. Как сейчас говорят: бил баклуши. А мать особенно и не приставала к нему – все равно только испортит то, к чему прикоснется, да и хозяйства у них никакого не было. Кроме того, был он очень обидчивый, по любому
поводу обижался – надует губки, как девочка и чуть не плачет. Бедная мать только и делала, что его успокаивала. Но кроме этих проблем, была еще проблема одеть дитя. Мать вязала ему кофточки, шапочки, свитера - перевязывая из старых вещей,
что-то выкраивала из чего-то, что-то латала. Не журила его никогда, понимая его неприспособленность, и любила очень, очень: плохого-то ничего не делал,
то сидит себе, то лежит, то во дворе с палками играет. Такой уж у нее сынок, и кто, как не мать знала всю его нежную, добрую натуру. Не такой он, как все? Да, что ж теперь? Очень ее сын отличался от других детей. Его сверстники были ему по пояс, но никто не боялся его – знали, что не обидит. Смотрит на всех и радуется, как дитя малое. Он очень хотел играть с ними, выбегал на улицу с доброй улыбкой на лице, но вскоре ввиду того, что был, не очень ловок, игры прекращались. Дети начинали надсмехаться над ним, над его неспособностью бегать так, как они,
увертываться в играх, как это удавалось им. Обязательно все заканчивалось подножками, потасовками. Они его постоянно дразнили и обзывали по-детски какими-то кличками, но он никогда не давал сдачи, а просто обижался, прибегал домой, хватал палку и дрался с кем-то, кого сам себе видимо представлял. Возможно с этими же детьми, мстя им за насмешки, т.к. никогда не мог дать им отпора ввиду
своего дружеского характера. Его обижали, а он, в два раза крупнее этих детей, никогда не мог дать сдачи. Мать следила  за сыном, когда он выходил к детям, была на чеку, не давала обижать сыночка и отгоняла детей от него. Провожала деточку домой и запрещала выходить какое-то время. А сынок палку в руку и махает ею по воздуху целыми часами под окнами ветхого деревянного домишка – вот и все занятие, вот и все развлечение. Устанет, зайдет в дом и есть просит, причем даже не понимал, что в доме еды то неоткуда взяться. Мать последние крохи подберет и
все ему. А он поест, да на боковую. Уснет безмятежным сном нежный и ласковый сынок. Приучать к работе его было бесполезно, кроме игр в войну, он ничего себе не представлял. Конечно, мать очень переживала за его будущее. А как время жениться подойдет, кто за него такого пойдет, да и не потянет она  его жену и детей. Чем кормить, во что одевать? Соседки только сострадательно вздыхали, и чем могли, помогали.  Вот пошла мать к колодцу как-то утром за водой, а женщины ей и говорят: - «Объявились офицеры в нашей деревне, набор новый из ребят делают в Армию, отдай своего сына в солдаты, легче тебе будет. Там и обмундирование дадут и накормят. Такой здоровый вымахал, а ты все за водой сама ходишь, ни в чем помощи от него нет». «Ой, что вы говорите, он же маленький еще. Ему всего шестнадцать лет, ему еще год дома можно побыть» - отвечала мать. «А чем кормить ты его будешь целый год, а одевать, во что будешь?» - не унимались соседки». «Да, это все так, но не могу я его сейчас отдать в солдаты, пусть подрастет немного, может, повзрослеет за год, ума наберется – дитя он умом еще».
 Никого не было у матери кроме ее ненаглядного сыночка. Она и сын – вот и вся семья! Пошла мать домой с ведрами полными воды, а ног под собой не чувствует. Расстроилась очень, услышав о наборе: как бы мой сынок не узнал про набор, не удержу ведь, уйдет, только о войне и мечтает. Нельзя ему пока в Армию, какой из него солдат, он и муху не обидел никогда. Да его сейчас все равно не возьмут
по возрасту» - идет мать сама с собой разговаривает, сама себя успокаивает, а сердце разрывается на части.  Пришла домой и строго настрого запретила сыну
выходить на улицу. Да разве его удержишь. Сидел, день, сидел два, а потом и вышел – не удержишь ведь, а объяснять что толку?  Скажешь о наборе, так тут же
и убежит – скучно ведь ему, нечем заняться, так из любопытства просто пойдет.
  Опасения матери были не напрасны. Скрывай, не скрывай, а улица, есть улица. Надеялась она, конечно, что никто ему не скажет, но напрасно. Слышит, а дети уже на улице надсмехаются над сыном: Чем, палками махать, иди в ружье постреляй. Что бы тебе в солдаты не податься? Вон в Армию набирают ребят.
 Мать стояла у окна в ужасе, а сын уже бежит домой. Весь запыхался, трясется: пойдем, мама, скорей, там, в солдаты записывают.
 Да, что ты сынок, тебя не возьмут, ты маленький еще. Когда возраст подойдет, они сами за тобой придут к нам. А раз не пришли, так и не надо. На следующий год твое время подойдет, садись-ка, поешь лучше. Какое там! Ни сесть, ни лечь, ни есть – про все забыл.  Пойдем и пойдем! Пристал так, что мать пообещала утром пойти с ним к месту, где производился набор ребят. Еле успокоился сын. А мать
вся извелась: что же будет, одна надежда, что по возрасту не подойдет. Всю ночь не спала, переживала: может, поспит сынок ее единственный, любимый, успокоится, да забудет. Но нет, чуть свет соскочил сын и потащил мать к месту сбора. А погода сырая, холодная, осень в самом разгаре. Небо заволокло серыми тучами. Когда теперь солнце выглянет? Идет мать молча, а сынок весь взбудораженный бежит впереди матери, не обращая на нее внимания, и будто он только и делал, что все
свои шестнадцать лет ждал этого призывного часа.
 На огромной поляне, на покрытой изморозью траве, сидели кучками семьи, чьих детей призвали к службе. А ее сынок такой милый мальчик, такой радостный и счастливый, будто ему с неба огромный пирог на голову свалился, сам подвел мать к стоящим и что-то отмечающим офицерам. И, не ожидая пока мать заговорит, сам  обратился к ним с просьбой записать его в список призывников. Он убеждал их в том, что хочет служить, что это его мечта. Офицеры измерив его взглядом внесли его в список, сказав, чтоб он ждал ответ, что они должны посоветоваться.
 Бедная мать не сказала ни слова – она уже не существовала для своего сына. Она это поняла, как только он узнал о наборе. Она была уверена, что сына призовут к службе, несмотря на его возраст. Им нужны солдаты, а такой крупный, как ее сын тем более. Они видели его огромную фигуру, а то, что он умом еще не дорос им это неважно. Мать очень страдала, тем более, что сын не обращал на нее никакого внимания – он был весь в ожидании. Она то и дело одергивала его маленькую для его головы шапчонку, пытаясь прикрыть уши, чтоб он их не простудил. Одергивала короткий свитер, т.к. все время оголялась его поясница. Они присели подальше
от места призыва на сырую, холодную траву, но им не было холодно. Что-то будет с ее нежным, добрым и ласковым сыночком на этой службе, тогда, как даже самый маленький мальчик из их деревни, мог обидеть его. Ему не было холодно от
нестерпимо тянущегося времени ожидания, и он не мог сидеть спокойно, то и дело подпрыгивал, видимо ему мерещилось, что его окликают. Шапка то и дело
сползала с головы, а свитер то и дело задирался, а мать все поправляла и поправляла их, заботясь о нем.
А он ни на что не обращал внимания и ни единого слова не проронил, будто и нет матери возле него, да и она не могла и слова вымолвить - что-то стянуло
крепко накрепко ее горло.
 Уже совсем рассвело, погода не наладилась – было все также холодно, пасмурно и сыро. Вдруг по всей поляне среди этой природной тишины, если не считать
гула голосов собравшихся людей, раздался пронзительный звук двух горнов. Два горниста в разные стороны дули в горны, давая понять, что сейчас будут оглашать фамилии всех тех, кого призвали в солдаты. Ее сын даже не дождался, чтоб
выкрикнули его имя. При звуке горна, он соскочил с места, перепрыгнул практически через мать, чуть было, не свалив ее при этом, и ни слова не
произнеся, устремился прочь. Он даже не обернулся в сторону матери – его только волновало, заберут его или нет. А мать надеялась, что ему все-таки откажут.
Она соскочила с места и стала звать: Сынок, сынок, но ее крик повис где-то в воздухе. Сын не услышал бы ее, хоть она бы перекричала всех плачущих и
кричащих. Вокруг горнистов собралось много народа,  и она потеряла из виду своего сына.
Последнее, что она видела, что он вставал в ряд, что он был весел и счастлив.
 Больше мать никогда не увидит его. Но она еще этого еще не знала. Она стояла с вытянутой правой рукой и смотрела в ту сторону с полуоткрытым ртом выкрикнувшим: Сынок! А сын никогда не увидит больше свою мать и даже не вспомнит о ее существовании. Она навсегда уйдет из его жизни.
 Не было у них прощания, не будет и приветствия. Не было расставания, не будет и встреч. А случится это не, потому что с сыном что-то произойдет, совсем нет
– просто у него другая, своя жизнь началась, и в этой жизни для матери не было места.
 Мать стояла, как вкопанная и все ждала, и ждала, что вот сейчас сынок подойдет и скажет, что его не взяли – она даже представила, как будет его успокаивать, какие слова для него подберет. Но что-то долго нет сына, вот уж все и расходиться стали, а ее сына все нет и нет, а она все стоит и стоит. Кто-то, проходя мимо, бросил ей на ходу, что стоишь-то, домой не идешь, сыночка твоего
забрали давно. Как забрали, пронеслось в голове матери, он ведь и не подошел, и не сказал ей ничего, да они и не простились, и не поцеловала она его
– так он спешил. Как же так? Не может быть, наверное, он там стоит обиженный, надо пойти успокоить его и забрать домой. Так думала любящая своего сына мать. Она быстро пошла к месту, где трубили горнисты, где зачитывали списки призывников, но никого там не было. Не было нигде и ее обижающегося на всех и на все сына. Она искала его, разглядывая истоптанную траву, будто ее сын это
иголка, охватывала взглядом всю местность, насколько можно было это сделать, будто ее мальчик маленький, маленький и она может его не заметить. Постояла
мать, поохала, погоревала, да и побрела домой. Долго она еще выглядывала в окно своего дома: вдруг появится солнечная копна волос, вот радости-то будет. Она была в недоумении: как же так, если его забрали, почему он не подошел и не попрощался? Не мог так поступить ее нежный, ласковый сыночек с ней. А если не забрали, то где ходит до сих пор? Она то на улицу выйдет, то в дом зайдет. На всякий случай приготовила что-то поесть, а то придет и кушать попросит. Уснула уставшая мать, а утром встала, глядит: на столе тарелка с нетронутой едой стоит, и нет нигде ее дитяти. Что и делать не знает. Села и стала ждать, а вдруг сейчас откроется дверь и он зайдет, ее солнышко, ее милый мальчик.
 Нет, не пришел ее сынок ни в этот день, ни на следующий, ни через месяц, ни через год. Не было от него весточки никакой, и ни у кого мать не могла
узнать, где ее сын, жив или нет. Проходили месяцы, годы, а мать все ждала, что вот откроется дверь и войдет ее сын возмужавший, веселый, с его нежной, доброй улыбкой на миловидном личике. Иногда в деревню заезжали солдаты, проходившие через их деревню, и мать бежала узнавать о своем сыне. Может, видел его кто или что-то слышал о нем, но ответ всегда был отрицательный. Из тех ребят, кто ушел тогда вместе с ним, не вернулся пока никто. Иногда кто-то из родителей получал весточку от своего сына, но никто не упоминал, конечно, о ее сыне.
  Но мать все-таки узнала кое-что о своем ненаглядном сыночке. Прошло более пятнадцати лет, и однажды в деревню впервые за все время вернулся солдат один из тех, кто знал ее сына с детства.
Кто-то из соседей сказал ей, что у кого-то в семью вернулся сын со службы. Мать тут же побежала в другой конец деревни и войдя в комнату, увидела измученного, больного солдата, в ком невозможно было узнать мальчика, который уходил совсем еще ребенком в солдаты. Сейчас это был почти старик, но что хуже, так это то, что ему было ни до чего и ни до кого, весь израненный, стонущий от болей, он казалось и не понимал, что от него хотят, ведь он и не надеялся добраться до дома и выжить в той жизни с бесконечными сражениями, да, какое ему дело до
чьих–то слез и переживаний. Бедная женщина несколько раз повторила просьбу, описала своего сына, просила его вспомнить хоть что-то о нем.
 Оставьте меня в покое, еле произнес он, но потом, когда бедная мать отчаялась что-то узнать и собралась уходить тихо всхлипывая, потеряв надежду узнать хоть что-то о сыне, солдат все же проявил сострадание к этой безутешной женщине. Возможно, что нескрываемое отчаяние на лице женщины все-таки тронуло этого человека, повидавшего не мало страданий, выпавших на его долю. Сначала он не мог
вспомнить, где встречал такого парня похожего по описанию этой женщиной. Но потом вспомнил: Знаешь, мать, в толк не могу взять, почему нет вестей от
твоего сына. Жив он и здоров, видел я его там-то и там-то. Чин он имеет большой, дом свой. Знаю, что женился - рассказывали, хотел даже увидеться с ним. Пришел к нему в дом, так меня и к крыльцу не подпустили, мол, он с такими, как я не
знается. Очень важный стал, большой человек одним словом, и жена у него из знатных, стало быть, на каретах разъезжают, так-то, вот… и задумался над
чем-то солдат.
 Услышала мать, что жив ее сын и, что все у него замечательно – женат, дом большой и живет в полном достатке, что большим человеком стал, и
обрадовалась за своего сына. А что не помнит о матери, так что ж, главное он жив и все у него есть, и то хорошо. И успокоилась мать.
 Это было первое и последнее известие о сыне. Больше никогда она ничего не  узнает о нем – ни больше, ни меньше. Ни один парень, уходивший в то холодное
осеннее утро в солдаты, когда ушел и ее сын, не вернулся в деревню. И никаких других известей не будет о ее милом и нежном, как цветок сыне, о ее солнышке, как она называла его в детстве, о ее сыне, который и постоять то за себя не мог, и то, и дело прятался под мамино крылышко, нуждаясь в ее помощи и защите.
 Не было прощаний, не будет приветствия. Не было похоронки, а было известие о хорошей, обеспеченной жизни сына, значит, так тому и быть, а участь матери любить и любить свое дитя, а участь детей? А участь детей любить и любить свою мать, любить больше, чем кого-либо или чего-либо, заботиться до последней минуты, оберегать и радовать, защищать и славить.
Мать! Слава тебе, Слава!
Мать! Ты Солнца лучи, Ты Песня в ночи,
Мать! Ты – Пламя души, Ты - Вечность в тиши!