Как я съездил в Париж

     У меня  такое  ощущение,  что  вся моя жизнь состояла из каких-то юмористических случаев.  Может быть потому,  что грустные и печальные события забываются.
     Как-то раз я пришел на работу, несколько  запоздавши.  Выехать  из Ясенева в отсутствии в то время метро было достаточно сложно.
     Вошел в кабинет. Телефон уже звонит. Я не удивился, такое бывало и раньше. Я, не раздеваясь, снял трубку и услышал голос секретарши первого заместителя Министра. Где Вы там? Вас Лев Евгеньевич приглашает.
     Я скинул пальто на стул и бодрым шагом отправился в приемную.
     Лев Евгеньевич, слывший в нашем Комитете педантом и сухарем, редко позволял  себе общение с подчиненными в нормальном челове-ческом режиме. Более характерным для него были короткие указания и ироническое похмыкивание при выслушивании докладов.
     - Садитесь,- он кивнул на стул.
     Я присел.
     - Тут вот какое дело,- он стал перебирать какие-то бумаги на столе,- есть вероятность, вы слышите - вероятность - того, что вы поедете в Париж, в командировку. Пока ещё ничего не решено, но вы  готовьтесь, дело очень  серьезное и отчет с вас потребуют по самой полной форме. И, никому ни слова.
     Я ушел  несколько озадаченный.  Ни о времени командировки, ни о её задачах не было сказано ничего.
     Войдя в  свой  кабинет,  я опять должен был броситься к телефону, теперь уже красному, по которому мог звонить только Министр.
     - Где тебя носит?- на проводе был Министр.- Ну-ка давай быстро ко мне.
     - Нарушаем трудовую дисциплину? Где пропадал?
     - Лев Евгеньевич вызывал,- ответил я.
     - Ну,  ладно, тут вот какое дело, возможно, тебе придется съездить в Париж, но это еще не решено, так что готовься и никому ни слова.
     Такие недомолвки  меня  несколько насторожили.  Я не в первый раз ездил за границу,  только что вернулся из Финляндии,  где у меня  была вполне конкретная задача,  но такого рода разговоров и на таком уровне не бывало.
     На следующий день,  в пятницу, во второй половине, мне позвонил помощник первого заместителя Председателя Комитета по науке и технике и попросил  от его имени явиться в этот комитет завтра,  в субботу,  к семи часам вечера.
     На моё  робкое  замечание,  что завтра нерабочий день он ответил, что Иван Михайлович работает и по субботам.
     Пришел загодя.  Зампред проводил совещание. По окончанию, точно в девятнадцать, двери распахнулись и кучка раскрасневшихся людей вывалилась из его кабинета. Сам он тоже вышел со всеми, судя по всему в туалет.
     По возвращению от внимательно оглядел меня,  сидящего в приёмной, и спросил:
     - А, Вы, что, ко мне?
     - Точно, Иван Михайлович.
     - Проходите.
     Я вошел в просторный кабинет.
     - Присаживайтесь. Чем могу?
     - Так это Вы меня вызывали.
     Он недоумённо пожал плечами:
     - Я Вас вызывал?- он стал пролистывать календарь и страницы  еженедельника,- извините, но это какая-то ошибка. Простите ради Бога.
     Я поднялся и пошел к выходу.
     - А Вы, собственно, из какого ведомства?
     - Из Комитета по изобретениям.
     - А, от Ивана Семёновича? Тогда всё ясно. Садитесь.
     Я снова уселся.
     - Значит так, в Париже будет проходить выставка, на которой в том числе демонстрируются разного рода изобретения.  Ваша задача - ознакомится, написать  отчет  с  предложениями,  как нам улучшить пропаганду отечественных разработок и увеличить объемы продажи за границу лицензий на них. Выставка называется "Эурика".
     - Иван Михайлович,  это выставка не того уровня и не такого масштаба, которые дали бы возможность перенять опыт. Выставка демонстрирует достижения мелкого и среднего бизнеса и доморощенных  изобретателей на уровне рационализаторских предложений. Не стоит нам копья ломать.
     - Ну,  с такими настроениями, в Париже делать нечего, - он встал из-за стола.
     Я тоже поднялся и, пожелав ему хорошего отдыха, направился к дверям.
     - Постойте,-  он  почему-то был заинтересован во мне,- у Вас язык какой?
     - Немецкий.
     - И давно активно пользовались?
     - Да неделю назад в Хельсинки.
     - Ну, какой-же там немецкий?
     - Такой же, как у меня, Иван Михайлович!
     - Ладно, подумаю.
     В понедельник  мне  было  приказано  явиться в Комитет по науке с загранпаспортом. Я получил билет на самолёт,  денежный аттестат и улетел на десять дней в Париж.
     Наша делегация состояла из трёх человек. Академика  АН  Эстонской ССР, зам. начальника отдела Комитета по науке и меня.
     С выставкой мы разобрались буквально за два  дня.  Делать  там было нечего. Ничего нового и полезного для себя мы там не обнаружили.
     Остальные восемь дней мы были предоставлены сами себе. Я, взяв в холле гостиницы карту Парижа, с утра часов до десяти-одиннадцати вечера болтался пешком по улицам центральной части города. Коллеги тщательно полировали витрины многочисленных магазинов.
     Так как жили мы на авеню де Клебер, практически в центре, до всех достопримечательностей было, по Московским меркам,  не так уж далеко. Трокадеро, Эйфелева башня, напротив,  через реку, там же Дворец инвалидов, Большие бульвары, Монмартр, и идя назад по другому мосту - Опера, Лувр, Елисейские поля, Триумфальная арка. Всё как в сказке, как в романах Дюма. Мне даже показалось, что я видел дом, в котором жила мадам Буонасье.
     Общались между собой мы немного.  Только по утрам,  за завтраком, рассказывая друг другу, где были и что видели.
     Однажды коллега из Комитета по науке,  обратился ко мне с  вопросом, получаю  ли я ежедневно местную газету.  Я ответил утвердительно, так как каждый вечер нам в номера подкладывали многостраничную газету, естественно на французском языке,  где меня, в основном, интересовала информация о проводимых распродажах, остальное я не  понимал,  так  как языка не знал. Он, кстати, тоже.
     Коллега спросил меня,  что это за портреты в траурной рамке появляются практически  в  каждом  из нескольких последних номеров,  уж не президент ли французский скончался.
     Я несколько опешил.  Дело в том, что действительно в двух последних номерах газеты помещался портрет Сальвадора Дали, который действительно ушел от нас. Не узнать его было невозможно. Я не стал вдаваться в объяснения,  понимая,  что даже если бы я назвал фамилию, это ничего не сказало бы моему коллеге, а сам призадумался. Дело в том, что в газете сообщалось, что прощание с покойным состоится тогда-то на улице Рю де Риволи с ... по....
     Я подумал, что было бы здорово, будучи в Париже первый и, вероятно, в  последний раз, побывать на панихиде такого человека и на следующее утро отправился на эту самую Рю.
     Улица неширокая.  У входа в особняк время от времени останав-ливаются Роллс-ройсы и другие роскошные лимузины,  из которых выходят господа и  дамы  с траурными повязками на рукавах и,  что-то пояснив двум ажанам, стоящим у входа, проходят в здание.
     Я, перейдя  улицу,  купил  за десять франков пару гвоздик,  также скромно и с достоинством подошел к полисменам.
     Говорить мне было не о чём,  так как по-французски я знал два-три слова.
     Однако ажаны  не поняли моих благих намерений и достаточно сурово стали что-то лопотать по своему.
     На своём немецком я попытался объяснить им, что я хотел бы сказать последнее прощай знаменитому художнику и возложить.
     Но не тут то было.  На смеси нескольких европейских и,  возможно, других языков,  мне было сказано,  что пройти можно только при наличии специального приглашения, и, несмотря на мои отчаянные попытки пояснить, что я рашен пиплз,  мне достаточно красноречиво указали, куда я должен отвалить.
     Я положил гвоздики на тротуар возле входа и,  расстроившись, отправился по уже известному мне маршруту к Сене в район моста Александра третьего.
     Недалеко от него располагался художественный музей, около которого я увидел сравнительно большую очередь, что совершенно нехарактерно для Парижа. Выяснилось, что тут проводится выставка работ Ренуара, собранная со всего мира, в том числе представлены картины и из наших музеев.
     Ренуара я очень уважаю, и решил пойти, посмотреть.
     Пройдя с очередью в крохотный дворик, я увидел столик,  на котором лежали роскошные каталоги выставки и каждый,  проходя,  брал каталог и направлялся дальше к кассе.
     Я тоже взял каталог, запаянный в полиэтилен, и прошел чуть дальше. Только тогда моё внимание привлекло объявление около кассы,  где была указана стоимость входного билета. Она меня просто шокировала. Это было примерно половина моих командиро-вочных, чего я не мог себе позволить.
     Крепко прижимая к себе каталог,  я потихоньку вышел из очереди и, дождавшись нескольких человек, уже осмотревших выставку, вышел на улицу.
     На следующее  утро,  при встрече за завтраком я скромно рассказал коллегам о своем посещении выставки Ренуара, во что они, естественно, не поверили.  Тогда я продемонстрировал им каталог, увидев который эстонец сказал, что, наверное, я действительно там был, так как такой каталог на Монмартре стоит около 300 франков. Оба моих спутника смотрели на меня как на слабоумного.
     Как выяснилось  значительно позже, наше посещение Парижа было следствием сплошных ошибок.
     Референт по Франции,  естественно хорошо знавший язык,  был в отпуске, поэтому письмо из Посольства СССР во Франции с информацией о выставке, попало к референту по Англии, который перевел название "Эурика" как "Эврика",  а это выставка совсем другого плана, достаточно престижна и действительно представляла бы интерес.
     Руководство Комитета по науке решило организовать посещение  этой выставки на самом высоком уровне с привлечением работников Совета Министров СССР,  Отдела машиностроения ЦК КПСС и ряда других высокопоставленных чиновников. О чём было проинформировано Посольство. Но, референт по Франции вышел из отпуска, ошибка была обнаружена, и пришлось высокопоставленным приглашенным давать отбой, но подводить Посольство никто не хотел и, вместо всех намеченных, поехали те, кто был в данное время готов к выезду.
     Стали понятными необычные разговоры высокого руководства перед поездкой.
     Отчёта с нас никто не спрашивал.