Среди черноты, в перекресте лап можжевеловых

Среди черноты, в перекресте лап можжевеловых,
Желтело окно, разделенное рамой сосновой.
В окне пили чай, и болтали о прожитом весело.
Чуть ниже у моря шел поезд, он крался на цыпочках,
Боясь разбудить в доме спящую девушку милую.
И в той тишине, состоялось признание личное.
Сосновая рама призналась в любви можжевельнику.
Во мне, говорит, пылает огонь, что без пламени.
Внутри, говорит, все горит, мочи нет терпеть.
А ты, говорит , все молчишь, не признаешься, родненький,
Что тоже ко мне твое сердце лежит, хвойно-смольное.
В ответ можжевельник качнулся от ветра прибрежного,
И раме как "да" поклон тот почудился.
Признание это цикады подслушали резвые,
И все растрезвонили. Совесть у них чувство редкое.
Всю ночь обсуждали роман между рамой и кустиком.
И сплетнями сшили ей платье с фатой подвенечное.
С рассветом пришло осознание. Куст можжевеловый,
И дела иметь не хотел с этой крашеной рамой сосновой.
В момент объяснения он спал и слыхом не слыхивал,
Как та в тишине шептала ему о взаимностях.
Проснувшись, узнал от цикад эту новость "хорошую",
И прямо в глаза нашей раме сказал, все что думает.
Что рама стара, и иссохла от солнца приморского,
Что сердце его было отдано той милой девушке,
К которой он каждое утро стучится в окошко соседнее.

Теперь, что касается рамы. По просьбе читателей,
Внесу разъяснение: жизнь рамы вышла удачливо.
Под вечер, как только она отошла от отказа, ей,
Признался в любви поезд, тот что крадется на цыпочках.
Теперь каждый вечер свидание их в час назначенный,
Становится поводом сплетен цикад и приспешников.