Этот день никогда не повторится

– Ты понял? Этот день никогда не повторится!
Я сидел в читальном зале периодической литературы и задумчиво его слушал. На улице во всю мощь светило неукротимое апрельское солнце, и даже грязные стекла старых советских окон не могли испортить впечатление от наступающей по всем направлениям весны. Скорее, наоборот, они его усиливали. Как же хорошо, что Л. зашел и увидел меня! Откровенно говоря, до этого я немного скучал. Девчонок рядом не было. Ни одной. Не понимаю, что делать в библиотеке, если рядом нет девчонок, но я все равно сидел и упорно читал какую-то чушь. И тут подходит он, смеясь и что-то дожевывая. С обычными своими (но никогда не надоедающими и вполне безобидными) приколами. Зовет идти наружу. Говорит, что весна и все такое. Нет, составить компанию он не может – у него прямо сейчас неотложные дела. Ага. Знаем мы его дела. Одни девчонки на уме. Ладно, говорю, пока! – До завтра! – уже в дверях выкрикивает он, – и не забудь все это… зафиксировать! 
Я полистал журналы для очистки совести еще где-то с полчаса (ну не сразу же за ним подрываться?), рассеянно обдумывая его слова и прислушиваясь к себе. Зафиксировать? Ладно, попробуем. Итак, что мы имеем. Сегодня 26 апреля 2000 года. Время – 16.30. Я выхожу из института с гудящей головой, вдыхаю чудесный весенний воздух. Смотрю вслед стройной девушке в ботфортах. Кажется, она с «мировой экономики». Хмуро улыбаюсь. Мелькает мысль, а не прогуляться ли мне? Погода позволяет, да и спешить некуда.  Можно, конечно, дойти до Горького и (если повезет) сесть на «двойку». Или дойти до Художественного и (безо всякого везения, надо только подождать минут десять) забраться в «четверку», но, по-моему, лучше пройтись. Развеяться, так сказать. К тому же, я здорово проголодался. В столовке к этому времени обычно уже ничего не остается, да и не привык я там обедать. Пойду по городу и буду поглощать все, что попадется под руку. Кстати, сегодня выдали стипендию, сумасшедших 265 рублей, а это дело надо как-то отметить. Без «этого дела», естественно. Что я алкаш что ли, бухать в середине недели, да еще и в одиночестве?
Ну, вперед. С Богом. Сначала мне попался пирожок за 2 рубля 50 копеек в «Ромашке», на Ленина. Пирожок был неплохой, с рисом и яйцом, но чуть не дожаренный. Покончив с ним, я двинул на Карла Маркса и там в какой-то забегаловке (как будто «Ромашка» не забегаловка!) отвалил 3 рубля 94 копейки за блинчик с мясом. Неплохо. Он оказался вкуснее того, который я ел третьего дня, с творогом. Затем пошел на рынок через Урицкого (хотел на Урицкого купить у одной лоточницы «Калейдоскоп» – дикий желтый журнал за 5 рублей с обнаженной девицей на обложке, да она его уже продала). На рынке приобрел беляш за 4 рубля 50 копеек (so-so). Покрутился на пятачке, где аудиокассеты продают: думал купить Bon Jovi, но не стал. Как раз в это время некие «зеленые» развели там свою агитацию: начали через мегафон вещать о неминуемой (и очень скорой) гибели планеты, расставили какие-то плакаты. Рядом мужик на иномарке, устав их слушать, врубил сигнализацию. «Зеленый» продолжал надрываться, но такой гам одолеть не смог и только с неприязнью посматривал в сторону «крутого». А тот лишь посмеивался. Все ржали, как лошади. Я – не исключение. Самый цирк наступил, когда и продавщица аудио повернула свою колонку в их сторону, включив Chris Rea «Road to hell». На полную громкость. Кошмар! Какие же мы все-таки скоты! Я потоптался чуток, а потом заключил, что на сегодня с меня хватит городских гастрономических изысков. Перешел дорогу, сел на «тройку» и, дребезжа, покатил с Партизанской на Декабрьских Событий. Дошагал до знакомой (и, конечно же, любимой, чего скрывать!) «хрущевки», поднялся на третий этаж, зашел в хату и вот тут-то решил по-настоящему пожрать. Вытащил здоровенную картофелину, почистил и пожарил ее. Потом закинул немного колбасы и залил все это дело яйцом. Не обошлось и без майонеза. Этот «Провансаль», скажу я вам, убойная штука. Спасает любое безнадежное блюдо. Забыл только, сколько он стоит – на прошлой неделе покупал. Но, признаться, особого удовольствия от еды не получил. Видимо, переел. Решил вкусить яства для ума и сердца. Поставил «Тот самый Мюнхгаузен». Через полчаса пришел Д., и мы вдвоем стали смотреть, угорать. Потом Д. пошел на кухню и включил «Московскую Октябрьскую». Давай, значит, по ней угорать. Чуть позже (когда его там не было) я подошел и выключил эту песню.  Не люблю ее почему-то. Так и заявил вслух. Д. по дороге в туалет заметил, что я ничего не люблю. Я безмолвствовал. Ближе к одиннадцати Д. пошел спать. Спустя какое-то время и я. Короче, было круто. Очень круто. Достаточно круто…
– Что это за дерьмо?
Я смотрел в окно на приходящий в себя после несладкой зимы серый тополь и слушал «Light my fire», звучащую исключительно в моей (или, все-таки, не только в моей?) голове. До следующей пары было минут тридцать, в аудитории почти никого не было, кроме девчонки, которая нравилась мне на первом курсе, и ее соседа, идущего на золотой диплом. На душе у меня было тепло и уютно. Как в убранной на выходных квартире. Л. сидел напротив и, нервно потирая висок, вглядывался в мои каракули.
– Что это за дерьмо? – с недоумением повторил он. – Я же просил тебя написать о чем-то таком, что никогда не повторится. Понимаешь, н и к о г д а! А ты, что изобразил?! Что ты шел по городу и ел всякое дерьмо, потом продолжил это дома, а потом лег спать?! Так ты это каждый день делаешь!
Я укоризненно на него посмотрел.
– Ну ладно, не каждый день, – смягчился Л.
Я опять глянул на него.
– И не всегда дерьмо, – предположил он.
Я театрально вздохнул. Этот кадр был неисправим.
– Все равно, это ужасно банально, – продолжал разоряться Л., не обращая на мои протесты ни малейшего внимания, – кого ты хотел удивить? Думаешь, лет через десять кому-то будет интересно, сколько стоил этот несчастный пирожок с картошкой?
Я не стал его разубеждать. Магнитофон в моей голове уже заиграл «Riders on the storm». Прислонившись к стене и закрыв глаза, я наконец-то почувствовал счастье. Простое счастье. Я радовался обычной жизни. Наслаждался моментом. Теперь я точно знал, что вчерашний день никогда не повторится. И верил, что кому-то и через двадцать лет (а может и больше, кто знает?) все это будет интересно. Что именно и по какой цене я покупал. И все эти мои нехитрые передвижения по грязному городу. И эти мои тривиальные мысли и наблюдения, слова и поступки. Просто верил.
Да.
Будет интересно.
Кому-то.