Правосудие

"Правосудие и Возмездие, преследующие Преступление" Прюдон Пьер Поль, 1808, Лувр

Глава 2

СЫН

Часть 3. Правосудие

«Можно сказать с достоверностью, что если нынешний царь умрёт..., то большая часть всего того, чем он  старался преобразовать страну свою, переправится в старую прежнюю форму, тем более что предполагают, что  сын его ..., нравом вовсе не похож на отца своего.»
Джон Перри «Повествование о России»
«Дело ваше считаю не только моим, несчастного отца делом, но делом всего государства...»
Всеволод Никанорович Иванов «Ночь царя Петра»

 Я выше личной власти ставлю закон и правосудие страны.
Где у царя нет сил, чтобы остаться справедливым,
где человеку остаётся лишь страдать в тайне своей души —
даны силы несметные несчастным и счастливым
в пределах действия земного, между добром и злом проявлены рассудком рубежи.

Я волен сам, как самодержец, определить виновного вину,
чтоб меру наказания избрать, мне царственная власть дана,
но обстоятельства превыше нашей власти.
Я буду к сыну снисходить и будет в этом для меня вина.
Война во мне любви к Отечеству и пламенной отцовской страсти.

Как мне не погрешить пред Богом, перед страной, перед народом и самим собой?
Естественно ведь, что в своих делах люди поменьше видят чем другие,
а главное я сыну моему дал с клятвой обещание прощенья.
Судьбой злосчастной уязвлён, кровь в моих венах стынет,
беспомощный я самоотстранился от к приговору приобщенья.

Я начал следствие по делу беглеца, им из Москвы руководил.
Оно всё множилось, росло, как на дрожжах, и список возрастал.
Все были взбудоражены тревогой за себя от черни до вельмож.
Оговорил царевич многих, о многих правду рассказал,
страх в воздухе повис, ползла боязни вошь.

Все вспоминали, не сказали ли чего, неосмотрясь,
не обернётся ли небрежность слов страданием иных,
потерей места и пожитков, а то и самой жизни.
Грязь нечестивых душ душила обладателей своих.
Мольбами не помочь изобличаемым в измене царской власти и Отчизне.

Из обвиняемых признания вытягивали силой — выбивали.
Я сам присутствовал при изнурительных допросах,
где возникал передо мной моего сына истинный портрет.
Едва ли смертный может вынести такие откровенья, в таких громадных дозах,
я понимал, что мной прощённому прощенья нет.

Среди кровавых луж и вони от палёной плоти,
звучных хлестаний батогов1, молений, криков, стонов и проклятий
я собирал улику за уликой против того, кого я породил.
Вроде привыкнуть было время, но против правды не найти заклятий —
их просто нет. Как обрести доверие к тому, доверие, кто подлостью убил?

О, боль души, изведавшей предательство от самого родного,
тем паче от того, кто на себе начаток сил потомственных понёс,
был окружён доверием, чтоб продолжателем отцовских дел назваться.
Не ново в мире преступление такое, когда отцу сын оскорбление нанёс.
Долгой болезнью раненой души во мне измена эта будет отзываться.

Дни следствия, работа, логика, анализирующий факты механизм,
расчёт, сопоставления и выводы, словесные ловушки, тупики, признанья,
протоколы, записывание всего и обо всём по сути дела, все дела.
От призм мыслительных гипотезы творят в душе терзанья,
и разочарования глумливо поспешают, опустошая, выжигая ум до тла.

О, горесть, ярость, гнев, покоя нет и не приходит сон.
Звуки часов, блюдущих время, будто издёвка злая
для поминания о вечности: «Делам живых всегдашний счёт».
Им в унисон в висках стучит, кровь к мозгу приливая,
и сердце сдавливает тяжко беды невыносимый гнёт.

Насмешка дьявола, зломысленный тупик. Как поступить?
Пред всеми на лицо предательство, измена, преступленье.
Всё против сына и меня — всё, всё, все, все.
Убить своей отцовскою рукой или словесное подать к убийству повеленье,
или устроить смертный приговор росчерком быстрым на листе?

Нет, это выше сил моих - сына на смерть отец не судит.
Я не библейский исполин и ангел руку мне не свяжет.
Совесть заест меня и я изнемогу в конец врагам моим на утешенье.
И будет недругам подарок, когда на честь мою клеймо позора ляжет.
Сыноубийцей поспешат меня назвать для мирового оглашенья.

Я царь, но я же и отец — двуликий властелин в едином теле.
Как царь измену не прощу, непозволительна на власть хула,
но как отец все оскорбления мне нанесённые простить обязан.
В деле таком меня с беспомощностью жизнь столкнула.
О, правосудие!, решай само, бессилен я, сомнением жестоким связан.

Всё узнанное мной необратимо и нынче вид приобрело пугающий,
и не сопоставимо с тем, о чём известно было прежде.
Но зорко смотрит Тот, кто укрепляет нас на честные дела,
не допускающий бесчестья и позора, упадка в искренней надежде.
Да, невозможно смертному всего постичь в борьбе добра и зла.

В начале знали мы, что сын забыл про сыновство и подданство,
ушёл от нас и под цесарскую протекцию отдался.
Позже открылось, что ты-сын, против меня-отца лгал, жалобы писал.
Наследство ты хотел обманом получить и, как умел, старался.
Я же, не зная правды  всей, за возвращение твоё тебе прощенье обещал.

У всяческой вины есть мера для прощенья,
но снисхождение к восставшему на власть не свойственно царю.
Входивших в заговор в Москве смертью казнили,
а подтолкнувший тебя к бегству подвергнут был колесованью
народу в назиданье, чтобы узрели воздаянья, что преступленья породили.

Чтобы продлить мучения, виновному неспешно отрубали руки,
ноги, в конце же голову, которую палач воздел на кол для обозренья,
чтоб не повадно было к смуте льнуть и восставать на власть,
многих людей чтоб отвратить от преступленья.
Неотвратимое возмездие в борении душевном поможет перед злом не пасть.

А остальных сообщников твоих в Санкт-Петербург перевезли,
сюда же ты доставлен был без кандалов в своей карете.
Я передал дальнейший розыск вернолюбезным господам,
чтоб продолжали начатое дело и дали заключение в правдивом свете,
ведь от осознанного мной не мог я дальше дело править сам.

Члены суда неспешно, чинно расселись по своим местам,
чтоб слышать все могли и видеть всё — окна и двери зала отворили.
Тебя, сопровождаемого унтер-офицерами, ввели,
и сам тебя я встретил в волнении душевном — уста мои с тобой заговорили
и вылился упрёков ливень, чтоб чувства, как цветы, в тебе вдруг расцвели.

Но ты явил упрямство твёрдое и нрав отчаянного зверя,
сознался, что восстание хотел в России возбудить
и хитростью вовлечь в него всё население страны.
Не лицемеря объявил себя поборником отжившего, чтобы как прежде жить.
Уста твои провозгласили ложь, уж лучше б ты молчал, служитель сатаны.

Тогда я обратился к судьям:  Послушайте, как зачерствело его сердце,
будьте внимательны к тому, что он сказал!
Спросите совесть, право, справедливость после ухода моего
и сообщите мне о мнении своём, что ваш совет ему для наказания избрал
за то, что он замыслил против отца и государства своего.

Но ваше мнение для нас не станет окончательным судом.
Здесь на Земле вам, земным судьям, дано земное правосудие творить.
Прошу вас не считаться впредь с фамилией виновного, ничтожного,
в нём видеть частное лицо и без пристрастия судить.
Но вместе с тем прошу, чтоб был умерен приговор на максимум возможного.

Без промедления тебя под стражу взяли, заключили в крепость.
К колодникам приравненный, отныне пыткам стал подвержен.
При истязаниях с целью допроса присутствовал сам я,
и бренность скудная не выдержит тот ад, где дух мой был повержен.
Нет более мучений, чем знание — обречено на смерть твоё дитя.

Иерархи церковные в трепете чинном нам своё заключение дали,
сообщая уклончиво волю свою: «Сердце царево в руце божии есть.»
Чины светские смерти достойным признали тебя, как царевича-сына,
отказали тебе в снисхожденьи за тяжестью лютых злодейств.
Пред таким приговором нельзя не смирится — воля царская стала бессильна.

И как согласиться мне с тем, чтобы сына казнили на эшафоте?
Как же позволить, чтоб русский царевич стал пищею зрелищ толпы,
чтоб враги насыщались свершённым и упивались злорадством всегда?
Лжёте скоты, извратившие лучшую часть, мне известно, как мыслите вы.
Так знайте ж, столпы наших дум нерушимы, они не падут никогда!

Да, факт, вечный мир заключён нашей мощью на Балтике,
от этого действа в Европе все стали прискорбны,
как-будто в их горле застряла громадная кость.
Фанатики вроде снаружи приличны и даже спокойны,
внутри же их ест раздраженье, взбешённость и злость.

Каждый мой промах, просчёт, недосмотр и ошибка
без всяких сомнений ударит по мне изощряясь сполна,
и вместе со мной будет бить по любимой Отчизне моей.
Политика наша добра, но злодеям она ненавистна,
ведь в нас человечность святая и мы оживляемся ей.

В себе же самом я ношу, как моря, штиль и шторм.
Штиль мечты, преисполненной миром духовной награды,
шторм реальных свершений, крушащий препоны в пути,
и летящий чрез скалы в лагуны и бухты отрады,
чтобы хоть на мгновенье пристанище здесь обрести и обратно уйти.