каждый делает себя сам

каждый делает себя сам.
перед работой заходишь в универсам,
покупаешь улитку с джемом
и ясно видишь — уже не тот.
продавщица айгуль от усталости морщит лоб,
пробивает два раза сок, пропускает компот
и зовет наташу.

у наташи — диплом бакалавра liberal arts,
ключ от кассы и звание
"старший кассир".
у тебя — бесконечный пунктир,
начертание, правки, интерлиньяж,
незаточенный карандаш
и много пустых амбиций.
бывает лень пойти и налить воды —
какое уж там напиться.

дни и недели сливаются в полотно,
повторяешь одно, пока тщишься понять другое.
жизнь — словно книга, что сверстали наоборот:
обрезаешь важное, трепещущее и живое.

понимаешь, тоска твоя —
что вываливающиеся бабкины глаза,
глядит на тебя желтеющими белками.
москва — это, знаете, такой город,
где каждый рискует сойти с ума.
и ты, веселов, и вы, марь иванна, тоже.

и поэтому те, кого еще не дожрал проспект,
неумытый, прокисший, в клочках медицинской ваты,
ложатся на спины, забинтовывают глаза,
принимаются слушать брамса, бетховена, баха,

оттесняют ладонью волосы от пульсирующего виска,
и тепло разливается по паркету,
между досками, стульями, в голосах,
на страницах и в буквах прошлогоднего вечного лета.

а сейчас весна не весна, апрель не апрель,
открываешь список потерь и штрихуешь пустую клетку.
неуклюжие хлопья снега вырываются из пустоты
и ложатся мертветь на уставшие за зиму ветки.

вываливаешься из автобуса и думаешь: повезло,
насыпало снега так, что стало не больно падать,
а рядом уже лежат, заслоняют руками лицо,
потому что не май, да и не очень-то хочется плакать.

нужно только успеть докричать до конца,
выдыхая морозный воздух соседу в уши:
дорогой мой, хороший, пропащий, слушай,
это все ерунда, ерунда.

можно просто лежать допоздна
и не думать о том, во сколько сейчас светает,
пока снег из большого чернеющего решета
и тебя, и меня засыпает.

вот так и лежать, теперь ничего не узнав:
ни то, что пропал, ни то, что хрущевки тают,
за собой утянув шифоньеры, патефоны, и голоса,
и столовое серебро, и иконы, и бабу раю.