Молитва Седьмого Ангела

                Седьмый Ангел вылил чашу свою
                на воздух: и из храма небесного
                от престола раздался громкий
                голос, говорящий: совершилось!
               
                Откровение, гл.16, ст.17.
Лукаво мешая кипящую жижу
в подлунных чертогах меняю пластинки
и из граммофонной трубы вылетают
молитвы, раскаянья, детские крики,
а на зубах ощущаю песчинки -
прошедших столетий забытые блики.
                Оттуда
на мысли обрушилась груда
не утихших надежд,
и в сверкании белых одежд,
под которыми спрятались тени,
уплывших в ковчеге
и, словно в придуманном беге
застыли на склоне горы.
О, эта цепная реакция судеб,
скатившихся с пиков Кавказа,
чтоб морем разлиться -
по девственной суше - ничтожных маразмов.
Какая проказа, какие приказы
заставили Бога придумать безумство
рождения нового мира?
И снова сердца в ожидании тира
меняют мишени,
снова на поиски чудо-женьшеня
уходит мечта...
Суета, суета, надгробья плита
отколота будет с горы Арарат
и Ноя ковчегом отправлена в Ад,
который был создан безумьем людей,
той женщиной, бросившей в воду детей,
чтоб книги спасти, где по белому чёрным
прописаны нам абсолютные нормы,
где жизнь отмеряют моментом труда...
Но эти слова - суета, суета.
                Но смена
пластинки уже неизбежный момент
и хочется выбраться из хомута перемен,
не хочется смен
караула почётных героев борьбы,
а мимо в кильватерном строе гробы
и кости ещё не успели просохнуть -
какая отменная похоть
у этих геройских шакалов.
Чувство игры заострилось до звона
церковного шпиля
и зрители по пропускам занимают места,
а сцена огромно-пуста
и амфитеатр, подобно таблетке,
положенной ночью под красный язык,
огнями приветствовал тонких гурманов.
Уже развели карнавала костры
и очередной обольщённый Джордано
сжигает за славой бесславно мосты.
                Но снова
игла прорезает чужую бороздку
на гнутой пластинке безродного века.
Снова игра, другие подмостки,
но также на них унижают.
Душа человека
в потёмках родившись, в кромешной
тени умирает
и где-то не здесь лунно-солнечный
луч пролетает.
Его не задев, колышется занавес,
зритель зевает
ему хочется траурных месс
и реквием, что был заказан недавно
и этой душой в сотый раз
сыгранный с Богом на равных.
                Так трудно
найти благородную, тонкую запись.
Господь - меломан, диск-жокей -
всё ищет, всё ждёт непорочную завязь
своих шестидневных детей.
И крутится диск центрифугой насилия
над памятью смертных
и хочется крикнуть,
но только лишь хочется, я продолжаю
лениво помешивать странную жижу
в бескрайних чертогах и только лишь грыжу
готов заработать , меняя пластинки,
а Богу угодно,
а Богу беспечно-потребно
в журнале сомнений листая картинки
взирать...
          и прощать...
                и карать.
И, слушая, тайно молчать.
1990