Богадельни

Vita

Где-то там живет тоска
Не умея называться
В белых клювиках акаций
В состоянии стиха

Не бывает не бывает
И не может быть никак

Это вита
Острый приступ
От тадеума до края

Колокольчик серебрится
Под звездою ночника
В недоступном полушаге
Язычка не ухватить

Но имела место быть
Нелюбовь к пустой бумаге
К неуменью пережить

Кто-то плачет кто-то стонет
Кто-то в голос завопит
Все за снегами утонет
Захлебнется в поролоне
Потеряет аппетит

То ли был ты то ли не был
Ходит звездочка по небу
В пелерине белых мошек
И захлопаешь в ладоши
Оттого что снег летит

Бог вернется-как-простит
И плохой уснет с хорошим
И бесстрастный отболит

Мы тебя создали Боже
Из любови и обид
Будешь Боже человечным
Милосердным значит вечным

Снежно снежно в январе
Со звездою на заре


Сценарий одного ужаса
                Ей, любимой и вечной

совсем другой прекрасный новый мир
далеко и высоко закинутая планета
даже черепаха в титановом панцире
в новых не разношенных еще ластах
уверенно гребет к будущему
с полным рюкзаком непуганой виты за спиной

утро красит нежным ультрафиолетом
хомо таки разумный
выйдя из бара народного образования
направляется на любимую всеми черепахами работу

это фантастика
говорит он на инопланетном немецком
неразумному зрителю перед вывеской
                «БИБЛИОТЕКА»


Раздел по

когда господин Чехов создал землю людей и поэтов
а мир еще крепко держался на черепашьих лапах
перед ним лицом к лицу встал вопрос
как теперь это аккуратно поделить
один и один с нулями
и вообще кто работать будет
земля тоже одна и толпа разного
поэтому Человек Пишущий чутко стоит в дверях
с единственным главным вопросом «кого читаем?»
только Поэт Неразумный
всегда подходит по любому делу «хочу спросить...»
получается много
и дела такие всё длинные и соответственные
когда проще поговорить чем исполнить все желания


Великий Гудвин

как известно
был ловким фальшивомонетчиком
обманутые чудеса всех сторон света
так и ломились в то еще акционерное общество «Изумрудный город»
близоруко принимая красивое название за реальный смарагд
но Гудвин был уже занят выдумыванием новой пакости
и не мог разгонять по домам беспокойных сумасшедших
только-то потому и слонялись бедняги у всех на глазах
брошенные на произвол судьбы и беззакония
а самозванец жил за счет чужой славы
не неся при том (кроме налогов) никакой личной ответственности
вот этот момент несправедливости всегда не давал мне покоя


Бог верлибра

верлибр вообще беспардонный хор солистов
где ничто не может помешать голосу каждой строчки
кроме статиста которому нет оправдания
традиционный милосерднее
но гений и совместимость…
плюс рифма переборчивая
трудно быть добрым


Кладбище разбитых трамваев

Когда с проезженной душой
Назад депо не принимает,
Уходят ржавые трамваи
По линии беспроводной.

Идут, дверей не закрывая,
Везут бездомного домой,
И месяц в дымке голубой,
И небо в дыры протекает.

Спит на сидении зима,
Спит безымянная старуха,
Спит белошвейка-потаскуха
И фея вечности сама.

Немного пьяного тепла
Слетает тихо с губ прозрачных.
И так оно не много значит,
Что спичка больше бы дала.


Встречный

То-то колокол метался
Будто улица горит
То-то под ноги бросался
Помешавшийся старик
И болтался и держался
За подвешенный язык
Обознался обознался
Да и помер не затих


Избушка

Вот, благородный дух буфета,
И ты от времени прокис.
Как божедомная котлета,
Все извратило вкус и смысл.
И это, стало быть, пройдет –
А на глазах проходит эта,
Проходит задом наперед,
Пока качаешься от ветра
И ей строчишь самоотвод.
Но лица – лиц не сосчитать,
Да как-то светлые сносила
И деревянные стропила
Уже не думает скрывать.
Она как будто бы избушка,
А ты ей лес на курьих ножках.
О жизнь, подруга и подружка!
Фонарь, аптека, неотложка.


То, что держит

То, что держит, как за хвостик,
И, как тыковку, несет,
Точно так же может бросить
Обнаглевший тыкволет.

Только думаешь, большая
У него ладонь, поди…
В воздухе ногой болтая,
Слыша холодок в груди.

«Ты над травкою иди!»


Палата

Разбегаются, как мыши,
Мысли всякие из дому.
В голове светлей и тише,
Как в палате незнакомой.
Обживай ее сначала!
Вспоминай любой косяк,
Заселяя впопыхах,
Чтоб палата не скучала.
Хочешь эдак, хочешь сяк –
Разберешься, не дурак.


Тоже жизнь

Что жизнь, что девочка больная –
С ней умереть, а жить-то как…
Мычит и пузыри пускает
И сопли мажет на кулак.

Но позвени – и засмеется,
Конфетным облаком дохнет.
И все равно не промахнется,
Как сможет разве идиот.

Что ей такой, последней, скажешь –
И с ними как-нибудь живут.
Ты назови ее Наташей,
Их тоже кем-нибудь зовут.

Их тоже кто-нибудь жалеет
За божьей шутки пузыри.
За то, что бездна рта алеет
И ничего не говорит.


День следующий

Каким-то днем и воздух постарел,
И ночь лишилась завязи восхода,
И притяженье в отчужденье тел
Перевела, как стрелочник, природа.

В приюты храмов души стариков
Несут тела (о, где вы были прежде!) –
Когда-нибудь за нищенской надеждой,
За крайним в веренице позвонков

Пойду и я, как сирый и калека,
Займу и я и сдам ее легко,
Все девять грамм под чью-нибудь опеку
Дееспособной частью человека.


Ветки

Когда я в комнате одна,
Не разнимая рук,
Они танцуют без вина,
Без музыки вокруг.

Они танцуют и болят
И корчатся у стен,
Не останавливая взгляд, –
Так лихорадит тень

Столетней липы под окном,
Попавшей в свет луны.
Но кто живет в ней молчуном
Выходит из стены.

И говорит на языке
Изломанном твоем…
И мир висит на пустяке.
И никого кругом.


Белый стих

Все больше хочется зимы,
Ее спокойного «не надо».

Не новогодней кутерьмы,
Но долгих дней и снегопадов.

Но долгих снов и долгих дел,
Вершащихся неторопливо,

Где снег без памяти летел,
Глуша тона и перспективу.

Где сшитое из лоскутков
Переводило в ранг событий

И церемонию звонков,
И ритуалы чаепитий.

Той камерности вечеров,
Написанных для разговоров

Под снегопады белых слов,
Какие выпадут не скоро.