Еврейский Блок Нотик

Еврейская пластиночка

Пластиночка знакомая,
Хрипит еврейским голосом,
И старая игла шуршит в ночи.
А песня та напомнила,
Про молодость, про молодость,
Ей подпоём, а лучше покричим.
Хоть вижу, что не хочется,
Сказать сегодня нечего,
Но ради бога, только не молчи.
Давай с тобою вечером,
Быть может что - вспомнится,
С еврейской песней  вместе покричим.
Пластиночка закрутится,
Закончится распутица,
Сыграют в свои трубы трубачи.
И, может, хватит мучиться,
И что-нибудь получится,
Когда споём, а лучше покричим.
Моя ты, сиротиночка,
С еврейскою пластиночкой,
Моя ты половиночка,
Хотя б словечко, тихо прошепчи.
Ведь песня всё припомнила,
Про молодость напомнила,
Ей подпоём, а лучше покричим.

 Шалом
«Не зажигай огня
во всех жилищах ваших в день Шабата»   Тора
«Не зажигай огня
во всех жилищах ваших в день Шабата»
Не зажигай огня, прошу - не зажигай,
При свете меноры, субботний час заката,
Соединил твой дом и твой Израйиль.
Шабат шалом, еврейский дом,
        С заходом солнышка горят, мерцая, свечи.
       Ирушалайм, Шабат шалом,
       Лехайм, народ родной,  в субботний, добрый вечер.
 «Не зажигай огня
во всех жилищах ваших в день Шабата»
Не торопи судьбу, прошу, не торопи,
При свете миноры, по струнам пиццикато,
Наш старенький шпылар сыграет - потерпи.
Шабат шалом, еврейский дом,
С заходом солнышка горят, мерцая, свечи.
Ирушалайм, Шабат шалом,
Лехайм, народ родной, в субботний, добрый вечер.
«Не зажигай огня
во всех жилищах ваших в день Шабата»
Не оставляй мечту, похожую на сон,
При свете меноры и стрелки циферблата
Поторопят тебя вернуться на Сион.
       Шабат шалом, еврейский дом,
       С заходом солнышка горят, мерцая, свечи.
       Ирушалайм, Шабат шалом,
       Лехайм, народ родной,  в субботний, добрый вечер.

Селёдочка иваси

С вечерних гор спускается туман
И фонари зажёг Иерусалим.
Пойдём в кабак, в наш русский ресторан,
Пойдём и по душам поговорим.
Скажу тебе, друг мой, свои слова,
Пока мы здесь, кабак, наш дом родной.
За жизнь! Она чертовски, неправа,
Но за неё  давай, брат, по одной.
Половой -  родной, графин водочки
Ты холодненькой неси,
С черным хлебушком, да с картошечкой,
Да с селедочкой «Иваси».
Эй, музыкант, давай-ка «Попурри»,
Махнём давай с тобою по сто грамм,
И «Барыню» для нас ты повтори,
Ну, а «Семь сорок», сбацаешь ты сам.
Для нас кабак – обетованный рай,
И ты пойми, пойми меня, дружок,
Мы сдвинули стаканы: «Ну! Лехайм!»,
А поутру нальём на  «Посошок».
И ещё по сто, русской водочки,
Ты холодненькой неси,
С черным хлебушком, да с картошечкой,
Да с селедочкой «Иваси».

Еврейские песни

Из дальних местечек,
Из тесных квартир,
Особой культуры обитель,
Еврейские песни,
Прошли через мир,
На идише и на иврите.
Хоть ветры им гнали,
Навстречу войска,
Играли еврейские скрипки,
А «Тум балалайка»
Была комполка, 
В еврейских мотивах улыбки.
Хоть шпылар кепу
Или шляпу надел,
На пляже напялил панаму,
Но слушает мир,
Коль он песню запел
Про идише добрую маму.
Шалом и шалом!
Кто со скрипкой в руке,
Кто песни еврейские знают.
Давида звезда,
Не сорвётся в пике,
Раз музыку идиш играют.

Старый шпылар

В нашем местечке, может, в другом,
Все не упомнишь, дело не в том,
В музыке скрипки, той, что жива,
Можно услышать идиш слова.
Шпылар, шпылар, скрипка поёт,
Свадьбу играет идиш народ.
Шпылар, шпылар, идиша дар,
Таки не молод, таки не стар.
Скрипка,  скрипка, скрипочка плачь,
Прячет улыбку мудрый скрипач.
Он не положит скрипку в футляр,
В чёрной жилетке, старый шпылар.
На смычок кладёт канифоль,
Песню играет, идише боль,
Как из местечек, всех в Бабий Яр
Гнали навечно, помнит шпылар.
Шпилен, шпилен, в сердце пожар,
Песню играет идиш шпылар.
Шпылар, шпылар, жизнь не легка,
Память местечка, память близка.
Скрипка,  скрипка, скрипочка пой,
Мы – продолженье местечка с тобой,
Он не положит скрипку в футляр
В чёрной жилетке, белый шпылар
Скрипка с кларнетом, идиш слова,
Песня местечка, песня жива,
Скрипочка, скрипка, скрипка не плачь,
Ты – очищенье, ты не палач.
Шпылар, шпылар,  ну, а пока,
Радости слёзы, свадьбы стакан.
Шпилен, шпилен, идиш шпылар,
Он из местечка, таки не стар.
Свадьбу играют, скрипка не плачь,
Шпилен с улыбкой мудрый скрипач,
Только под утро скрипку в футляр
Трезво положит пьяный шпылар.

Скрипка

Шла война.…Всё казалось ошибкой...
По пожарам дорог фронтовых,
Шёл солдат, как солдат. Только скрипка
Отличала его от других.
Он со скрипкой бросался в атаку,
На привалах, дымя табачком,
На броне, как шаман иль оракул,
Трогал струны заветным смычком.
Но бывало, среди артобстрела,
Скрипке вторил и брат-автомат,
Добавляли свои децибелы
Свист снарядов, разрывы гранат
Укрывал он шинелькою скрипку,
И на ночь клал в окоп, в самый низ,
Чтоб на утро, быть может не шибко,
Но сыграть Паганини каприз,
Для солдат, для друзей, тех кто рядом,
Чтоб забылась вся эта беда…
Мины свист, шквал огня, взрыв снаряда
И смычок улетел в никуда…
А солдата нашли после боя,
Он на бруствере молча лежал,
Холодеющей левой рукою,
Он еврейскую скрипку держал.
Ветерок, нежно трогая струны:
«Моисей! Надо встать, надо жить!»
Но светили холодные луны,
Не пытаясь его воскресить.
Хоронили его на пригорке,
Дождь апрельский могилу кропил,
А сержант со своей гимнастёрки
«За отвагу» медаль прицепил.
Ну а в мае, в году сорок пятом,
В год Победы святой, неземной,
С похоронкой армейской солдата
Скрипка с фронта вернулась домой.
И сынишка солдата с улыбкой,
Тронул струны - от звуков притих…
Вместе с папой еврейская скрипка,
Завещали играть для других.

Поэту Сэму Симкину

В час прощальный утри свои слёзы,
Так устроена жизнь. Не дыша
Сторожит тёмно красные розы,
Отлетевшая к Богу душа.
Там она начинает светиться,
Сквозь небесный, терновый венец,
Как звезда. И печали, и лица,
И страданья уйдут, наконец.
Ну, а розы, горящие свечи -
Знак печали судьбы роковой,
Будут с нами. С душою на встрече,
В день прощания сороковой.
Оживут твои строчки по новой,
Осененные ликом свечей.
Но: «Воскресни!», священное слово,
Лишь для Господа, не для людей.

Обрезание

Весь мир театр, в театрах - все евреи -
Устроено у Бога мироздание,
И взяв, однажды, бритву брадобрея,
Придумали евреи обрезание.

Гарики Губермана

 «Еврейской земли и российской культуры»
Игорь Губерман

Египетской, папирусной закладкой
Пометил я страничку Губермана.
Как разобраться в этой жизни сладкой
Всемирного еврейского романа.
Просторны, широки России земли,
Есть разные наречья и натура,
Но почему все люди мира внемлют
Явлению «еврейская культура»?
Страницы книг еврейского романа
Все цензоры не в силах побороть,
Хоть в «Гариках» известных Губермана
Видна его обрезанная плоть.

Азохенвейн

Я расскажу тебе про маму с папой.
Из дома выходя, свою кепу
Запрячет папа и наденет шляпу,
Азохенвейн! На русскую толпу.
Азохенвейн!
Хочу спросить я папу,
Зачем везде он в шляпе,
А дома носит, только лишь кипу?

Помчался в шляпе папа побыстрее,
А весь перрон забили поутру,
По носу и по маме все евреи,
Азохенвейн! Счас поезд сделает: «Ту-ту!»
Азохенвейн! Ой, мамочка, ой мама!
Спрошу тебя я прямо,
Ты что в карманчик клала на лету?

Наш папа среди кучи ротозеев,
В семь сорок провожают поезда,
В вагончик с чемоданчиком быстрее,
Азохенвейн! Забрался как всегда.
Азохенвейн!
У папы чемоданчик,
С ним ехал на вокзальчик
Тяжёленьким он был, ну прям беда.

На полку положил наш папа шляпу,
Потом штаны стал вешать на крючок,
Повыше, где обрезано у папы,
Азохенвейн! Подрезан кошелёк.
Азохенвейн!
А в кошельке наш папа,
Обрезанный растяпа,
Нашёл лишь только медный пятачок.

Домой поплёлся наш любимый папа
И дома разговорчик с мамой был.
Одев кипу, вдруг вспомнил, что и шляпу,
Азохенвейн!  В вагончике забыл.
Азохенвейн!
Один вопросик папе,
Тот был в кипе иль в шляпе,
Кто в кошельке, тот пятачок забыл?

НЕ О ПЛАЧ ЕННЫЙ ЦИКЛ СОЧИНЕНИЙ,  ДЛЯ  И ОБ ОЛИГАРХАХ

Мой друг Полоний   

Ну что тебе сказать, мой друг Полоний,
Ты у Шекспира обер-камергер
И точно ты не слышал про плутоний,
Тем более не знал СССР.
А мне смешны шекспировские страсти
Не трогают ни Гамлет и ни Лир,
В эпоху перемен - колена власти
Писали так, как не писал Шекспир.

Моей ноги в дубовых кабинетов,
Любая дверь ждала день от дня,
От Бори – Боря всем давал советы
И в ОРТ лишь слушали меня.
Твой Гамлет не решил на самом деле
Вопрос вопросов: «Быть или не быть?»
И я не мог сказать: «Не так вы сели!»,
Когда меня могли бы могут посадить.

Ты знаешь, друг Полоний, власти стили
Меняют в годы президентов смен.
Ты вспомни, как царевича убили
А Дима жил в эпоху перемен.
Могу понять Бориса Годунова
С приемником не мог он рядом жить,
Ну а зачем царевича живого
Зарезал, когда можно отравить.

Ну а ещё скажу, мой друг Полоний,
Конечно, мы с тобой молодца
Шекспир налил в то ухо не плутоний,
Но отравить смог Гамлета отца.
Сегодня всё не просто в Альбионе,
Вот Литвиненко плакала семья.
Живым был Бадри, когда был в законе,
Кто будет третьим, может быть и я.

Льют на меня помоями зловоний,
Но я отмоюсь, вывод мой простой
Я не дружок твой, слышишь, друг Полоний,
Дружок твой, ты запомни, Луговой.

Тега, тега

Ой, вы, гуси, гуси, мои гуси,
Взмахи крыльев, красные носы.
И глаза, как звёздочки из бусин,
В небе у нейтральной полосы.
Тега, тега, белы гуси, тега,
Вы волны миры соединить,
А моя израильская телега,
До границы может лишь катить.

Ой, летят, летят в Россию гуси,
От горячих, мраморных морей.
Крылья ваши - сказочные гусли,
Донесут до снежных лагерей.
Ой, вы, гуси, гуси, мои гуси,
Красные не прячете носы,
Полететь бы с вами и не трусить.
У застав российской полосы.

Тега, тега, вас не ожидает,
На границах униженья боль,
Потому что все, кто пролетают,
Не проходят паспортный контроль.
Гуси, мои гуси, гуси белы,
Красные шершавые носы,
Дни бегут и я уж постарелый,
От израильской утренней росы.

Тега, тега, гуси, мне бы крылья,
С вами полетел, но есть вопрос,
Как вписаться в вашу эскадрилью,
И расправить горбоносый нос?
Ой, вы, гуси, я же ваш – Гусинский,
Дайте крылья мне, я всё стерплю,
Хоть и не по русски, по раввински,
Но я тоже родину люблю.

Тега, тега, с тонкой хворостинкой
Вас гонял по травке мураве,
Возле речки Вовочка Гусинский,
А теперь вы скрылись в синеве.
А пока в разборках суть да дело,
В небо над Израилем кричу:
«Тега, тега, тега, гуси белы,
Ну когда я с вами полечу?»

Яйца Фаберже

Вы слышали уже
Про яйца Фаберже,
Как эта новость весь Нью-Йорк повергла?
Кипит страстями он,
Закрыт аукцион,
Но только не для Вити Вексельберга.
И говорят уже
За яйца Фаберже,
Он отвалил здесь сотню миллионов,
И доказал, что есть
Патриотизм, и честь,
Что выше Кристи всех аукционов.
Ни на Кристи, ни на Сотби
не увидите уже,
Эти сказочные яйца
для царей от Фаберже.
Сколько могут они стоить
при таких вот куражах,
Там на Кристи или Сотби,
и в других зарубежах.
Построили ОМОН,
Чтоб не случился шмон
И яйца не помяли, не украли,
Стоять настороже,
Ведь яйца Фаберже
Хотят увидеть Наши Тани, Мани.
Из дальнего села,
Из Брянска и Орла
Но даже из былого Кёнигсберга,
Приедут и замрут
На несколько минут
Когда увидят яйца Вексельберга.
Ни на Кристи, ни на Сотби
не увидите уже,
Эти сказочные яйца
для царей от Фаберже.                Мин. культуры ищет срочно
песню типа Беранже,
Чтоб достойно встретить яйца
Вексельберга – Фаберже.
С такой белибердой
Страдает сам Швыдкой:
«За Фаберже опять мин. культ. сражайся?
Что доложу Кремлю -
Я Питер не люблю?
А где В.В. увидит Вити яйца?»
Под песню Беранже,
На нужном этаже,
Таки Швыдкого Мишу вы поймите,
Покажут В.В.П.
Те яйца, а толпе -
Лишь муляжи от Карла и от Вити.
Ни на Кристи, ни на Сотби
не увидите уже,
Эти сказочные яйца
для царей от Фаберже...
Но за тысячу юаней
на восточном рубеже,
Вам китайцы свои яйца
продадут, как Фаберже.

Гоголь-моголь

Ой, надевай кипу свою, жилетку,
Бери смычок и скрипку для музон,
Споём для вас про Рому Абрамович,
Не говоря про Сару Шниткельсон.
В день воскресенья, кто не умер-шмумер,
Таки кого раздели до кальсон,
Распахивает двери Абрамович,
Где в пеньюаре Сара Шниткельсон.
Ой, разливай по блюдцам гоголь-моголь,
Таки в Шабат работать не резон,
Семью в субботу любит Абрамович,
А всю неделю Сару Шниткельсон
Расчешет чубчик свой и пейсы-шмейсы
Плеснёт за воротник одеколон,
И в понедельник Рома Абрамович,
Спешит, конечно, к Саре Шниткельсон.
Шалом во вторник нашим шуткам-шмуткам,
Все любят, понимают наш жаргон,
И сколько под подушкой Абрамович,
Оставил ночью Саре Шниткельсон.

И в среду продолжались взятки-****ки,
Как поглядеть, таки, со всех сторон,
Купил семье цыпляток Абрамович
И курочку для Сары Шниткельсон.
В четверг пора оставить кайфы-хайфы,
Жизнь не «Семь сорок» и не Вальс-бостон,
Заначку посчитает Абрамович,
Пересчитает Сара Шниткельсон.

А в пятницу, ой, боже, нервы-шмервы,
Дел до Шабата цельный миллион,
Но забежит наш Рома Абрамович
Хоть на минутку к Саре Шниткельсон.
Мы спели вам про всю неделю-шмелю,
И вставили кому, куда пистон,
Но по субботам Рома Абрамович,
Не прикасался к Саре Шниткельсон.
Ой, разливай по блюдцам гоголь-моголь,
Таки в Шабат работать не резон,
Семью в субботу любит Абрамович,
А всю неделю Сару Шниткельсон.
Пришёл Шабат, с заходом солнца-шмонца,
Сынишка слышит папы баритон,
Как мучается он, читая Тору,
Без доченьки от Сары Шниткельсон.
Ну, хватит таки, петь про челси-шмелси,
Здесь не Чукотка и не  стадион,
Всё состоянье папа Абрамович,
Отпишет сыну и дочурке Шниткельсон!

Сидели в камере, в одной мы, с Ходорковским

Сидели в камере, в одной мы,  с Ходорковским,
На нашу шконку там кемарить  залезал.
И был не питерский он фраер, не московский,
Всё понимал, за что тюремный срок мотал.
А мог сбежать, конечно, Миша до ареста,
Ведь разговорчик с Ходорковским был крутой,
Что в фирмах Юкоса кончается фиеста,
А у него всё может чалиться тюрьмой.
Мишаня,Мишка, золотой ты наш парнишка,
Хотя в команде президентской не служил,
Но мог ты, Миша, замутить с ментовской крышкой,
Притом, что с Вовой до этапа корешил.
Средь пацанов ништяк был Миша, не пижончик,
В авторитете в комсомольские года,
Там наварил он ни один свой миллиончик,
Но на бюро его не дёрнули тогда.
Ни гарцевал и не кутил по Куршавелям,
А банковал и строил вышки там и тут,
Конечно, знал, что прокурорские шинели,
Ему за вышки, точно «вышку» не дадут.
Мишаня, Мишка, золотой ты наш парнишка,
Хотя в команде президентской не служил,
Но мог ты, Миша, замутить с ментовской крышкой,
Притом, что с Вовой до этапа корешил.
На всех дорогах, на его бензозаправках,
Из пистолетиков бензинчик тёк рекой.
И ни одна в России ксива или справка
Не предвещали, что намерено судьбой.
В российских банках, банках кипрских и швейцарских
Гнал на счета капусту Юкоса король.
Любой банкир скользил, как будто на пуантах,
Давая ключ ему ячейки и пароль.
Мишаня, Мишка, золотой ты наш парнишка,
Хотя в команде президентской не служил,
Но мог ты, Миша, замутить с ментовской крышкой,
Притом, что с Вовой до этапа корешил.
Хоть не один, наверно, Миша миллиончик
Клал в государственный немерянный общак,
Но, скажем, понтом, Ходорковский не Япончик
И как оратор, понимаешь, не Собчак.
Не прикрепил он депутатские лампасы,
Команду Челси не купил и остров свой,
Его вождём избрали там бы папуасы,
А он в политике нарвался на конвой.
Мишаня, Мишка, золотой ты наш парнишка,
Хотя в команде президентской не служил,
Но мог ты, Миша, замутить с ментовской крышкой,
Притом, что с Вовой до этапа корешил.
Страной сегодня, по понятьям,  правит Вова,
Со своей свитою псарей и звонарей, 
А он в малявах, по закону, пишет снова,
Что Михаилы-то, не редкость средь царей.
И Миша верит, что он станет президентом,
Ведь всех обиженных так любят на Руси,
Но до того, вообще, возможного момента,
Парашу в камере всем надо выносить.

А ты на Хайфе, а мы без кайфа

С материка на Магадан,
Идёт этапом караван,
Скорее бы на нары на ночлег,
Бредём по снегу и по льду,
Колонной, четверо в ряду,
Шаг влево, вправо,                Вышка за побег.
С материка на Магадан, этап немерянный,
Гуда не глянь, вокруг снега и ветер северный.
А ты на Хайфе, на пляжу, в бикини с маечкой,
А мы без кайфа, по снежку, в сырых фуфаечках.
С материка на Магадан, идёт этапом караван,
Всё вспоминаю, как у нас всё началось.
Как я с тобой гулял и пил,
Как шестисотый прикупил,
Как на Майями как по месяцу жилось.
С материка на Магадан,
Идёт этапом караван,
Вдруг поскользнулся я,
Упал на скользкий лёд,
И сразу понял все дела,
Меня, в натуре, предала,
Ведь ты с ментами,
Шухарила наперёд.
С материка на Магадан,
Наш караван ведёт пахан,
Ведёт этапом,
Нашу каторжную Русь.
Шагаем мы в кичман с братвой,
Под Магаданскою звездой,
Знай, отмотаю срок,
С тобою разберусь.
С материка на Магадан, этап немерянный,
Гуда не глянь, вокруг снега и ветер северный.
А ты на Хайфе, на пляжу, в бикини с маечкой,
А мы без кайфа, по снежку, в сырых фуфаечках.

Трамвай Москва - Тель-Авив

Сколько было исходов на рассвете (закате)  веков,
Мы потеряли дорогу, где братья евреи нас ждут,
Где на камнях вырастают сады, города,
И алию хоть зовут, но не ждут никогда.
Я возле стены плача, не заплачу,
Но всё-таки, туда записку положу,
Хоть мало  в это верю, наудачу
Пусть полежит, что дальше – погляжу.
Еврейские проблемы, еврейские дела,
Зачем, скажи мне мама, такого родила?
Сходить что ль в синагогу? А где мой пофигизм?
Не верю я в евреев, зачем иудаизм?
Пройдусь немного, попрощаюсь я с Москвою,
Люблю знакомые еврейские места,
Где накрывала и еврейскою тоскою,
И напоила русских духом, красота.
В московских ресторанах на тромбоне,
Уже десятки лет сегодня разменяв -
Звезда эстрады на российском небосклоне,
Ведь мама русская здесь родила меня.
Прокатится бы мне в ваши Палестины,
Где еврейская вселенная -  Израйль.
Но не помню я, не вижу я картины,
Что б до Тель-Авива из Москвы катил трамвай.

Прощай, Россия-матушка

Паше Волкову
Прощай, Россия-матушка,
Заступница моя.
Мне уезжать не хочется
В заморские края.
Не хочется, не хочется,
Но всё же соберусь,
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Не плачь, моя любимая,
Родимая моя.
Ты самая красивая,
Ранимая земля.
Ты самая, ты самая,
Но всё же соберусь,
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Прощай, моё спасение,
Спаси меня, спаси,
На берегах Америки,
От берегов Руси.
Два берега, два берега,
Но всё же соберусь,
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь.
Прощай, моё мучение,
Моя больная Русь.
Быть может и в сомнении,
Но я ещё вернусь,
В сомнении, в сомнении,
Но всё же соберусь,
Прощай, Россия-матушка,
Прощай, Россия-Русь

Молчит Россия

                «Привет, Россия, родина моя.»  Николай Рубцов

В далёкий край, где южные моря,
Холодным, снежным утром улетаю.
Меня туда никто не провожает,
И ты молчишь, о Родина моя.
В моей душе мелодия ручья,
Родной мотив, что помню изначальный,
А под крылом, навстречу клин печальный,
Прощай, Россия, родина моя.
 Прости меня, что улетаю я.
Любовь и кровь. Как разорвать основу?
Хочу сказать, Бог даст вернуться снова,
Привет, Россия, родина моя.
Лечу в края, где южные моря,
И всё былое кажется иначе,
Я положу записку в стену плача:
«Шалом, Россия - Родина моя!..»

Серёжки берёз

Возле Мёртвого моря, где жёлтые розы,
Клин степных журавлей мне курлычет вопрос -
Разве можно сравнить эти розы-мимозы,
И серёжки орловских весенних берёз.
Километры судьбы, от Полесья до Хайфы,
Растянулись рекой. Хоть я пьян, хоть тверёз,
Но гортанный иврит не приносит мне кайфа,
Как трава-мурава, сок берёзовых слёз.
Дует знойный самум, нераскрыты бутоны,
А шипы в карауле, все иголки - штыки.
Там серёжки качаясь, охраняли перроны,
Часовыми стояли берёзок полки.
Клин летит журавлей, моё сердце на части
Разделить не смогу, здесь у моря и звёзд.
Будто грёзы, морозы вспоминаются часто,
И орловская даль, где серёжки берёз.
Может горькая соль, возле Мёртвого моря,
От дрожащих ресниц, многоточия слёз.
Мои розы, берёзы, друг с другом не спорят,
Друг, в  чехле от гитары, мне серёжки привёз.
 
Я не поэт...

Я не поэт, не чистокровный русский,
В поэзии, могу себя распять,
Но я кропаю рифмы без нагрузки,
Без тонкостей славянских слов, от «а» до «ять».
Я не еврей, чтобы владеть  стихами,
Среди поэтов числюсь алиёй,
А просыпаюсь утром с петухами -
Ночные строчки уползут змеёй.
Уйдут виденья, образы и строчки,
Хотя ушли, быть может, погулять,
Как их вернуть, без всякой заморочки,
Как вспомнить днём и всё не растерять?
Не растерять видений и сомнений,
Ожившие дымы костров в ночи,
Не усмирять проказу сновидений,
Которую не вылечат врачи.
Как сделать так, чтоб день равнялся ночи,
Для не банальных ритмов и стихов.
Прошедший день, пусть строчек многоточье,
Бросает на заре в ночной покров.
Где ночью строчки жили и творили,
В них рифма сладкозвучная лилась,
И девушки, стихи мои любили,
Звучала песня... Днём оборвалась...

Аллилуйя, если строчки пробуждают

Что оставлю, что оставлю вам в наследство
То, что прожил, то, что видел,  что любил,
Те мечты, что начинались в раннем детстве,
Что другим оставить в жизни не забыл.
Оживу в листочках манускрипта,
Гончим Псом созвездий Млечного Пути,
Фараоном древнего Египта,
Иль правителем Лукум-Шалум-Сити.
Хоть прощанья, и прощения известны,
Радость встреч, возможно, впишешь  в альманах.
На земле когда бывает слишком тесно,
Слово вдруг летает птицей в облаках.
Аллилуйя, если строчки пробуждают
Покаяния за нажиты грехи.
Будут помнить, будут жить, Господь лишь знает,
Мои строчки, мои песни и стихи.
Оживу в листочках манускрипта,
Гончим Псом созвездий Млечного Пути,
Фараоном древнего Египта,
Если сможешь, если хочешь – навести.