Меньшиков

«Где парусина? Где овёс? Где с лесом строевым обоз? –
Монарх, скривляя в гневе рот, читая липовый отчёт,
На князя мельком взгляд бросал, сжимая кулаки в экстазе. –
Где топорища, пакля, вар?! Все деньги в отписном указе! –
Счетами воздух сотрясая, царь злобно рявкнул: – Где товар?!»

В смиренном страхе ожидая миг экзекуции жестокой,
Под взором чёрных, с поволокой, горящих ненавистью глаз
Весь сжался Меньшиков, стремясь в сторонку отвести лицо.
Но не успел. Срывая зло, Пётр нарочито вяло встал,
Сграбастал за грудки его и с силой всей нанёс удар!

Аки божественный Икар, градоначальник Петербурга,
Всю мебель собирая грудой, вспарил и в угол полетел.

«Всё, князь! Настал уже предел святому моему терпенью!
Ты, как тот боров, разжирел, проникнув к царскому доверью!
До боли в сердце довела меня та сытость воровская! –
Пётр свирепел, в кураж входя, за космы князюшку таская:
– Ужо уйму я злую руку! На рее вздёрнуть, всем в науку,
Велю сегодня ж, князь, тебя за скряжесть подлую твою!»

«Не утруждай, мин херц, себя! Я сам себя сейчас казню!» –
Князь вырвался, царя брыкнув, в унынье глубоко вздохнул,
Взял венский стул и, сплюнув ударом вышибленный зуб,
Сей стул решительно поставил против подсвечного крюка.
Из кушака удавку сладил, вдел в неё шею. На Петра
Смотря печальными глазами, залился горькими слезами
И стал, прощаясь, с высоты речь отходную говорить:

«Прощай, герр Питер! Как и ты, не в силах я себе простить
Великую вину свою! Но в час свой смертный говорю:
Мин херц, я не корысти для – нечаянно в счетах напутал!
В тот проклятущий час меня лукавый, видимо, попутал!»

Царь, в любопытстве созерцая сей интригующий финал,
Весь в нетерпении сгорая, развязку драмы ожидал…
Наморщив лоб, князь помолчал и снова речь свою начал:
«Прощай, отец страны Российской, владыка северной земли,
Что простирается от Вислы до стен Китайской стороны!
В раскаянье слуга твой жалкий уходит, честь свою блюдя...
Лишь об одном прошу – за чаркой ты поминай добром меня:
Как был тебе опорой верной, верша с тобой державный труд;
Как на заре твоей карьеры смирял стрельцов коварный бунт,
Тебя под Нарвой выручая, принял на грудь премного ран,
Спина к спине с тобой сражаясь с засадой Карловых улан!
Как на Дону, вдали от славы, Азову строил корабли,
Как гнали шведов под Полтавой драгуны верные мои…
Как в прошлом годе отсчитал тебе от кровного достатка,
Мин херц, четыреста рублёв... – князь от обиды зарыдал,
Припомнив давний долг царёв, и попенял: – Ты не отдал!»

И бровью не ведя, монарх с кривой ухмылкой на губах
Кончину князя ожидал в злой жажде лицезренья мук.
Исчерпав весь запас заслуг, в досаде Меньшиков вздохнул
И лик к божнице повернул, к царю Петру спиной вставая.
«Отец небесный! Уповая на милость Божью, Свят, Твою,
Молю Тебя – сей грех прощая, прими мой дух в Своём саду!
Навязан мне греховный крест! Прости ра...» Страшный треск
Под ним вдруг разразился; стул начал опускаться вниз,
Князь за кушак вцепился; стул рухнул – висельник повис,
Ослабить с тщетностью пытаясь давящие тиски петли,
Хрипя в испуге оглашенно: «Герр Питер! Командор! Спаси!»
На губы выступила пена, лик сплошь покрыли синяки.
Своей гримасой устрашал его страдальческий оскал!

Царь с наслажденьем созерцал, как Алексашка погибает.
Ещё с минуту подождал, смотря, как висельник страдает,
И, сжалившись, кушак неспешно рывком могучим оборвал.
Сознания лишённый грешник, как куль с навозом, вниз упал.

Пётр развязал петли удавку; с бадьи, притуленной на лавке,
Воды студёной зачерпнув, грудь князю с треском заголил
И, резко ковшиком взмахнув, водой той щедро окатил…

Тот, дрогнув всем мясистым телом, очнулся, яростно фырча,
На лавку вполз и очумело туманный взгляд упёр в царя.

«Ну что, очухался, мерзавец?! Тебе б надеть шута колпак!..
Накось, утрись!» – царь, ухмыляясь, швырнул ему его кушак.
Князь, с диким воплем отбиваясь от кушака, как от змеи,
Всей своей плотью извиваясь, взвыл: «Питер, убери!!!» –
«Ага! Обделался светлейший, вот панацея против зла!
За воровство не насмерть вешать отныне буду я тебя!»