От первой дрожи любви до её проклятья

От первой дрожи любви до её проклятья
я прошёл весь путь, от смерти до лона,
время, когда ещё не было рта
и потом, когда время сделалось сонным,
в молоко превратилась его пустота.
Весь мир – это ветреное ничто,
земля и небо вместятся в зелёный холм,
луна и солнце излучают матовый свет,
один и тот же, на мир, которого нет.

От первого следа босой ноги, от руки,
рассёкшей воздух, и роста волос,
от первых тайн сердца, фата-морган его,
до любопытства плоти, задавшей немой вопрос,
солнце с луной касались сна моего,
солнце – кровью, луна – паутиной слёз.

Тело громадилось, зубы из дёсен жгли,
ширились кости, гул рос мужских семян,
кровь пылала, как яростные угли,
и четырьмя ветрами дух мой сделался пьян.
В ушах звук сиял, а точнее свет звука,
в глазах шумел свет, зренье слепло от стука,
желтизна навалилась от каждой песчинки,
заражавшей соседнюю той же начинкой.

Так плод материнский зрел медленно в тело.
Мальчик, который из тьмы получался,
рос в свет, мускулился, кричал то и дело,
откликался на голос голода, жажды,
зудел в шуме ветра кровинкой каждой.

И от первых же шевелений плоти
я узнал человечий язык и мысли,
тряс их, чтоб крылья у них в полёте
росли, раскрывались и воздух грызли.
В мозгу поднимался лес идиом,
слова камнями в пазы ложились,
мёртвыми брошены, словно лом
бесцельный и ветхий, уже им снились
сны без речей и молчаньем мглились.

Я узнал глаголы желаний, секрет
кода ночи жарко лепился
на мой язык, как за всё ответ.

Лоно, единое с мозгом, меня изблевало,
единая грудь вскормила мою лихорадку,
через трещину в небе двоенье меня настигало,
треснувший глобус открыл мне глины подкладку,
миллионный разум меня окуривал дымом
и зренье моё насадил на вилку рассвета,
юность моя сгущалась весны слезами,
растворялась летом и зимой умирала,
я манной питался, скрываясь под солнца гримом.