А тут вам не это

Выстрел.
Другой.
У дверей магазина
лёг человек, и вставать не хочет.
Боги вытемнили образины
в иконостасах мартовской ночи,
в пятиэтажных, многоподъездных,
антивандальных ульях общества.
Тесно богам.
Негуманно, нечестно
сонно высчитывать каждую ночь до ста,
зная, что завтра та же симфония
чайника, крана, сливного бака,
с видом на стодесятибалконие
тристооконья. Однако:

Выстрел.
Другой.
У дверей магазина
лёг человек – некрасиво, пошло,
словно догнавшая бампер псина –
разве так можно?
Скоро приедут,
очертят,
двор обнесут смешными лентами,
будут названивать, черти,
будут вонять сигаретами,
кашлять, топтать, не отказываться
от растворимого кофе –
дознаватель с нашивкой власовца
и опер с противогазным профилем.
Им-то плевать, между нами,
на трупы и разную нечисть.
А нам, богам, воспоминаний
на всю оставшуюся вечность.
Небожеский адреналин
гуляет по голубым тоннелям,
пока этот чёртов клин
не вышибет новый. Через неделю:

Выстрел.
Другой.
Удлиняются лица
только на миг.
Затем сокращаются в сотни прищуров.
Опять – полиция,
та же машина, и тот же Шнуров
пилит динамики Лады-Приоры.
Боги теснят на балконных амвонах
велосипеды и помидоры
в трижды литровых баллонах.
Как по заказу: кино и немцы
в кителях от Юдашкина.
Завтра покажут распятых младенцев,
вычернят многотиражки на
хриплые мантры, многую лета –
всем по заслугам воздано –
геям, арабам…
А тут вам не это,
что здесь такого, собственно? –

Выстрел.
Другой.
И пятый.
И сотый.
И тысячный, эхом по лестнице.
Третьего дня, не найдя работу,
бог Николай повесится.
Два оборота свершит планета,
дальше опять как водится:
пятого дня опечатают метры,
выселят богородицу.
Светел, намолен законный угол
нынешних квартиросдатчиков –
каждое утро новенький купол
в окна пускает зайчиков.
Далее десять минут – и вот он,
в фотообойном деревце.
Я не устану искать работу,
пусть не надеется.