Окровавленно-синий..

И пока ты читаешь Бредберри, кофе пьёшь или спишь,
У меня в ушах на повтор звучат стихи Димы Птицами.
Я сижу под дождём и нюхаю соль с парапетов крыш.
Ксерокопии нас, с заштрихованными тушью лицами.

Ксерокопии дней, ни в одном из них нет тебя.
Я ложусь на спину, и по оттискам облаков,
Из бутылки ещё на два пальца абсент пригубя,
Как воздушного змея, пускаю из горла багряную кровь.

Это тоже искусство - росчерком алого в вены,
С подоконника декламировать самоубийцам стихи.
Знаешь, даже беззвёздное небо порой - ох*енно,
Если сможешь не сдохнуть от этой звериной тоски.

И детали моих механизмов, похоже, при сборке сп*здили,
"Мир, труд, май!", на пластинках "Проект Коммунизм".
Я качаюсь в петле на ветру, и прохожие видели,
Как клевало глаза вороньё, через фильтры призм.

Здесь весна, и поэтому - где-то в тоннелях метро
Чья-то дочка ложится щекой на контактный рельс.
Сигареты, билет на автобус, в стакане - Ситро.
Даже если не вспомнишь - я всё ещё буду здесь.

Кто-то вышел из дома, закрыв капюшоном лицо.
Кто-то слышал шаги, кто-то видел остывший труп.
И чуть выше уровня моря - Садовое дремлет кольцо.
И сползает куском стекловата со ржавых труб.

Под дрожащими пальцами мечется огонёк.
В зажигалке закончился самый последний газ.
Я убил бы сейчас нас обоих, если бы мог.
Потому что такая жизнь, как всегда - не для нас.

Меланхолией вен, заплетённых в пряди волос,
Я, раскинувшись на километры, залёг на дно.
Я стихи не пишу с тех пор, как издох мой пёс.
Может, что-то во мне оборвалось, с ним заодно.

И плевать, что начало апреля, прошёл Новый Год, -
Но по центру комнаты плачет из пластика ель.
И гирляндой замотан распяленный в крике рот.
И испачкана красным несменянная постель.

И пока ты читаешь стихи или куришь Esse,
Или просто считаешь тени под потолком,
Я лежу на заснеженном загородном шоссе,
Окровавленно-синим сбитый грузовиком.