Арктический экстрим

Поэма

Закончила фазу полёта
Посадочная полоса;
Мы вылезли из самолёта,
И холод ударил в глаза…

Какая угрюмая стужа
Сковала тревожный Греэм-Белл!
И всей мерзлотою наружу
Арктический снег заскрипел…

Этап перевалочной базы,
Встречай нас, непуганый край!
И ветер, почуявший разум,
Меня ознобил: «Не зевай…»

Здесь нервы должны быть как тросы,
И взгляд – круговым, чтоб всё мочь…
Пустынный заснеженный остров
Накрыла полярная ночь…

«Урал» нас довёз до жилища
С коротким названьем «балок»;
И, чтоб не трясла скукотища,
Мы выставили, кто что мог…

Под водочку стужа не давит,
И на сердце как-то теплей;
Пока нужный борт не доставят,
Мы будем тут млеть от идей.

Здесь – как на отшибе Вселенной,
И некуда просто идти;
Меж тем и во взглядах военных
Таился тревожный мотив…

Я как-то спросил у солдата,
Шлифуя полярный «ликбез»:
– Ты ходишь везде с автоматом?
И глянул на АКМС.

Солдат мне кивнул и ответил:
– Теперь океан – подо льдом,
И хавка для белых медведей –
Лишь люди, он ест их живьём.

Зимою для них сложновато
Нарыть океанскую дичь;
А вот человека вне хаты
Он запросто может настичь…

Тут как-то солдат шёл из бани,
Мело так, что взгляд не смотрел;
И умка без лишних дерзаний
Его разодрал и поел.

Зовут так здесь белых медведей,
И если пурга – то конец…
Они промышляют тут снедью,
И нас бережёт лишь свинец…

Поэтому я – с автоматом, –
Чтоб умка врасплох не задрал…
Я был благодарен солдату
За всё, что он мне рассказал.

«Да, голод – жестокая штука» –
Подумалось мне сквозь озноб;
Какая живая наука –
Закон постижения в лоб!

Даются все знания устно,
Я принял реальность как есть;
Гулять здесь – конечно безумство,
Осталось торчать, – пить да есть…

Мы ждали конечного рейса;
Куда запропал этот борт?
По нам тосковал остров Хейса,
А мы тут дразнили простор.

Мне дали простую гитару
С засаленным грифом (как смоль);
И было всё это недаром,
Как есть – развлекалась юдоль!

Вот тут-то и вспыхнуло дело,
О коем бы проще молчать;
Но к сердцу та жуть прикипела,
И надо всю быль довещать…

Я там повстречал офицеров, –
Друзей тех полярных высот,
Что видят разбитое целым
И плавят в сознании лёд.

Они, те стратеги, умели
Смеяться, летя и в кювет,
И в сердце, как видно, имели
Какой-то таинственный свет…

Меня вот они и позвали
К себе – в свой отдельный балок;
И мы отмели все печали
Полётов и снежных дорог.

Они получили посылку
С питьём и цивильной едой;
И сразу открыли бутылку
«Пшеничной», послав смурь в отбой…

Мне снова вручили гитару
Чуток покрасивей, чем та,
Что здесь появилась недаром,
И в нас загудела мечта;

Точнее – мечты о грядущем,
О том, чем живёт материк…
Наш тихий уют был поющим
И пьющим за счастье и шик.

Согревшись бутылкой второю,
Теперь закусили мы вволю, –
Картошечка «фри» с колбасою
Хрустела в эпохе застолий…

Мне было тепло и спокойно
С друзьями в уютном балке,
И я отогрелся достойно,
Как будто рванул из пике…

И вдруг я как в бездну сорвался:
«А если наш борт прилетел?»
С друзьями я вмиг распрощался
И тут же рванул в свой предел…

Войдя в наш балок, я опешил, –
Он пуст был, лишь дым – как туман;
А сбоку – у стенки, конечно,
Стоял только мой чемодан…

Они без меня улетели,
Быть может, не знали, где я…
И вены слегка закипели,
Сознанье неврозом поя…

Я взял чемодан и подумал:
«Меня позабыли, увы…
Пойду-ка до взлётки…» И ступор
Не трогал моей головы.

Я вышел навстречу простору,
Где стыл океан подо льдом;
И темень, открытая взору,
Ожгла тех, кто ест нас живьём…

Но, если б с друзьями не пил я
В уютном поющем балке,
Я вспомнил бы, что говорил мне
Солдат с автоматом в руке…

До взлётки же – три километра,
Дойду? Да легко! Мы смелы!
И я зашагал беспримерно
В глубины арктической мглы…

Я шёл по заснеженной трассе,
Ведущей к живой полосе;
И вдруг обнаружил мурашек
Во всей леденящей красе…

Он в валенки даже забился
Мурашек тот дикий и злой;
И я оглянуться решился –
Что там – за моею спиной…

Когда ж оглянулся – застыл я,
Усвоив глагол «ошалеть»:
Ко мне приближался настырно
Реальный полярный медведь…

Я видел таких в зоопарке,
Но там за вольер не выходят, –
Всё мило, а здесь вот – не жарко,
И белый медведь – на свободе…

И вспомнил я всё, что сказал мне
Солдат, охранявший Греэм-Белл…
И тут же я с места сорвался
И скорость набрал, как взлетел…

Меж нами имелась дистанция,
Дававшая шанс на спасение;
И нравоучения с трансами
Уже не имели значения.

А умка, однако, был чуткий,
Я чуял его всей спиной;
И я позавидовал жутко
Всем тем, кто в тепле и живой…

Похоже, медведь был голодный,
Он мерно свой ход ускорял;
И я, как гонец сумасбродный,
Безудержно жизнь продлевал…

В арктической этой пустыне
Остались лишь я и медведь;
Моржи – подо льдом, и отныне –
Кому-то судьба умереть…

Я словно летел по-над бездной
С большим чемоданом в руке;
Я стал невесомо-железным,
Как будто бежал налегке.

Но валенки с зимним бушлатом
Всё ж парили (чтоб им пропасть!),
И жизнь, точно скоростью сжата,
В моей голове пронеслась…

Но нервы запели, как струны, –
Огонь впереди заиграл!
То фары светились. Фортуна!
Ко мне приближался «Урал»…

Я выдохся, дверцы коснувшись,
И крикнул водитель: – Быстрее!
И я увидал, обернувшись,
Как умка вытягивал шею…

Такой вот инстинкт правит ими,
Готовя ударный прыжок…
Я вмиг оказался в кабине,
Усвоив немыслимый шок.

Шофёр, газанув, развернулся,
И мы понеслись к полосе,
Что взлётной была, а от пульса
Мой разум как будто осел.

Остался голодным тот мишка,
Который во мне видел ужин;
Ну ты извини, – я ж не лишний,
И Родине всё-таки нужен.

Коллеги мои спохватились,
Что нет меня рядом, и вот –
Доставлен я к борту мобильно,
Живой, и без лишних хлопот.

На них я повыложил маты…
Они же молчали, поняв,
Что все мы бываем когда-то
Свободны от страхов и прав.

Меж тем я был им благодарен
За то, что пригнали «Урал»;
Иначе б сейчас мемуарил
Какой-нибудь лютый астрал.

Бывает жестокой и взлётка,
Но в небе – уже все просты;
Меня успокоили водкой,
Имевшей флюид высоты.

Наш борт нас доставил на Хейса,
Надежду оставив живою;
И в устье конечного рейса
Я понял значение воли.


1982 г.