Гул

Такое странное чувство – курить с другом в одиночестве питерской ночи. Ветер очень холодный. Так много людей, которые боятся рано засыпать, теряя связь с жизнью, ведь даже в секунду можно уместить растёкшееся время Дали. Такой вот одинокий союз и в этот раз наслаждался сигаретой, схватывая с каждым вдохом лёгкую асфиксию. В любом случае мягкое молчание переходит в ужасный звон, а спасение? В этот вечер нас спасли. А кто – я и сейчас не знаю. Все знают, что в Петербурге много музыкантов, которые тратят жизнь на продрогших улицах в надежде на капельку внимания,а заодно на крохотную подачку в виде мелочи. Неспешно затушив сигарету, я направился к толпе, окружившую певцов, как охотники,затерявшиеся в таёжных лесах, окружают костёр. Мой друг как привязанный дёрнулся за мной. Так мы и шли, лениво подтаскивая друг друга, пока не смешались с этой самой толпой.

Подойдя к самой группе я не слушал ни знакомых песен, ни приятных нот, да и не для этого я шёл. Но, знаете, звуки всё равно невольно бьются о тело, сбивают с него лень и накипь дурных мыслей, совсем как волны мирового океана, забористые и всегда угрюмо ворчливые.

И те самые волны забрали троих бомжей, спящих у вытяжки из метро, согревавшей, как тогда казалось, весь многомиллионный город.

Как же рьяно они танцевали, волны словно сметали их, почти сбивая с ног, но сразу же подхватывали их бродячие душонки, топя в таком нелепом и прекрасном танце.

Наверное, моя задумчивость смутила одного из наших танцоров и он направился ко мне, изгибами своего тела завлекая меня в круг.

Зачем?

Видимо, распознал во мне часть себя – такими добрыми были его глаза. А может, его смутила вновь закуренная мной сигарета. Да кому я вру, точно второе. В общем, он требовал моё тело в танец, а моё тело требовало тёмный и мягкий угол. Потресясь перед моими глазами и увидев в них только проблески фонарей, он жалобным голосом попросил тягу, одну лишь тягу, так он выражался.

Ну и как ему откажешь, а вдруг он, как я, просто каждый день вставал перед зеркалом и мысли дождём, словно циркулем, уродовали такую великолепную гладь посеребрённого стекла. Эх... Наверное, тогда он решил забыться, потерять лицо в грязи и никогда, больше никогда не смотреть в это ужасное зеркало.