Кубышкин. Жизнь и творчество. Часть первая

Жизнь и творчество Кубышкина Михаила Павловича до Великой Отечественной войны

"Знали все не понаслышке,
Ибо издавались книжки,
Был у нас поэт Кубышкин,
Прозу и стихи писал!.."
      Михаил Сурганов

МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ родился в среду ("потому что есть среди недели тихое колёсико - среда!" - Самуил Яковлевич Маршак) шестнадцатого сентября (старого стиля), а по нынешнему двадцать девятого сентября (под зодиакальным знаком Весы) в октавный високосный год советского столетия, трагизм которого вслед за русско-японской войной обозначил и метеорит, что метил в Петербург, но упал в Сибири. Таким было грозное предупреждение зарвавшемуся и погрязшему в своих дьявольских устремлениях царизму даже от неба, от чьего имени нас, землян, одаряют разные религиозные системы. По всему похоже, что и челябинский камушек тоже из этой же когорты грозных предзнаменований.

Родился в семье крестьянина-бедняка, соседом которого был Сергей Кулёмин, вошедший в историю поселения своей поговоркой: "Шути делами-то!" (Однажды, когда после двадцати безуспешных попыток выудить намётом из реки хотя бы одного пескаря, выругался с досадой и решил уходить домой, но напоследок ещё раз закинул свою рыболовную снасть... и вытащил с полведра карасей и пескарей. -Шути делами-то! - ликующе приговаривал он всю дорогу, неся такой неожиданный и богатый улов. -Шути делами-то!), в "лапотном", "соломенном" селе Никольском, которое действительно было селом, ибо в данном населённом пункте имелась церковь, в Никольской волости Кузнецкого уезда Саратовской губернии России-империи, в которой даже эстетика декаданса была пропитана идеей революционного обновления до такой степени, что революция не могла не вспыхнуть сама собой. Вот до какой степени прогнило преступное божественное самодержавие!

В Никольском, ближайшими соседями коего были деревни и села Липовка, Посёлки, Бестянка, Марьевка, Благодатка, Тарлаково, Сюзюм, Кряжим, Труево, Альмяшевка, Григорьевка, Каменка... (В биографическом произведении "Осиновый кол" повествователь перечисляет некоторые из этих поселений, они были ему знакомы с раннего детства и отрочества) Кузнецкого уезда, что с самого начала двадцатого столетия уже входил в состав Саратовской губернии, а перед первой империалистической войной в своём составе имел двенадцать волостей.

Здесь нужно сделать небольшое отступление. В своей автобиографии Михаил Павлович указывал, что родился в селе Никольском Кузнецкого района Пензенской области. С его лёгкой руки это место рождения и пошло шагать по его сборникам, предваряя авторскую прозу и поэзию. И даже в энциклопедические издания попало. На самом же деле Кубышкин-крестьянин родился в селе Никольском Никольской волости Кузнецкого уезда Саратовской губернии царской России. А уже в годы советской власти Кузнецкий уезд вместе со своими поселениями, так как к Пензе  он по своему местонахождению был ближе, чем к Саратову, получив новый административный статус, был упразднён и, став Кузнецким районом, с шестнадцатого июля 1928 года вошёл в Пензенскую область Кузнецкого округа Средне Волжской области Советского Союза. Таким демаршем "идейруки", по меткому выражению Павла Лаврентьевича Макидона, старались воплотит "отречение", отделение от старого мира, ради детерминистской  тирании мира нового, коей страдают и нынешние горе-совки, недоросли, оказавшиеся у штурвала сегодняшней государственной власти.

Таким образом Кубышкин Михаил Павлович родился двадцать девятого (шестнадцатого по старому стилю) сентября 1908 года в селе Никольское Никольской волости Кузнецкого уезда Самарской губернии России.

Детство у Михаила было крестьянское: бедное, голодное и босое. Но всё равно навсегда осталось в его памяти, как самое дорогое, самое примечательное время жизни. Ведь не случайно он позже воскликнул в стихах:
"Детство - время золотое,
Чище золота оно!"

Вот почему Михаил Павлович особо отметил важность данного раннего своего развития в воспоминаниях пенсионного периода: "Когда я беру тоненькую книжку стихов молодого поэта, то мне очень хочется узнать что-нибудь из его жизни: где учился, с чего и как, и когда захотелось ему складывать стишки, и что именно сложил он в детстве."

Отец, которого отрок еле помнил, умер рано, когда мальчику ещё не исполнилось и шести лет.

В 1918 году мать Кубышкина вторично вышла замуж. И опять за бедняка, страшного неудачника, который всю жизнь бился как рыба об лёд и который послужил начинающему писателю-прозаику прототипом для главного героя повести "Осиновый кол".

В 1928 году отчим и мать с сыном переселились в Сибирь: в село Болотное Болотнинского района Новосибирского округа Союза Советских Социалистических республик в надежде "разбогатеть" на этих привольных землях. Правда, на новом месте им крестьянствовать совсем, совсем не пришлось по той причине, что не купили лошадь. Поэтому трудились в кустарной артели, в которой пряли верёвки.

Проживая в Болотном на Октябрьской улице, сын Павла, Михаил, на пятьдесят пятом году Советской власти, в октябре, вспоминал о том, с чего пошло-поехало его творчество: "Не помню, с чего именно началось, но я складывал "песни" - так назывались в нашем селе Никольское стишки - и они распевались под балалайку".

И далее приводит конкретный пример, какое побудительное "вдруг" приводило его отроческую Музу в движение: "Вот два мужика поругались или даже подрались в поле из-за того, что один у другого отпахал две борозды, или украл снопы: - мне заказ: "Сложи про них песню!" Складывал в уме, на бумажку не записывал почему-то это мне и в голову не приходило. Володька Горюнов-селянин с моих слов разучивал их и выходил в воскресенье с балалайкой. Мужики слушали, смеялись. Складно!"

И уточняет: "В то время я уже читал сказки Пушкина и стихотворения Никитина. Некоторое умение рифмовать пришло именно оттуда. Позднее мои стихи помещали в стенной газете." И это всё в пределах девятнадцати лет молодости.

Стихотворение «Апрельской ночи мгла седая…» — «Большевистский молодняк», апрель 1927 года. Это первое известное на сегодняшний день печатное произведение восемнадцатилетнего поэта. Оно было опубликовано в газете рабоче-крестьянской молодёжи «Большевистский молодняк» (органе Саратовского Губкома ВЛКСМ), первый номер которой вышел 19 декабря 1924 года. Она примыкала к общественно-политической газете «Саратовские известия» и вместе с ней представляла собой (тираж держался в пределах восьми-десяти тысяч экземпляров) наиболее значимые периодические издания тех лет. В 1926 году газета «Большевистский молодняк» была преобразована в газету-журнал и стала выходить на двенадцати страницах небольшого формата до 1928 года. Кстати, в этой газете печатался и любимый Михаилом Павловичем поэт Александр Трифонович Твардовский.

Вот это стихотворение:
Апрельской ночи мгла седая,
Уснув, повисла над землёй.
Я, грусть младую рассевая,
Иду один, дыша весной.

За потемневшими дворами
Венера пламенно горит,
И сердце сладкими слезами
Грусть молодая шевелит.

Всё спит в счастливом упоенье,
Все мирно дремлет предо мной,
ТИ сердце в сладостном томленье
Не хочет бросить тьмы ночной.

Все спят, и желтого огня
В окошках я не нахожу
И, позабыв тревоги дня,
В объятьях тьмы ночной брожу.

Стихотворение написано восемнадцатилетним юношей, который сам себе проторил тропку в поэзию через самообразование и большое трудолюбие в этой непростой области человеческой культуры.

Оно выдано на гора четырехстопным ямбом с хвостиком и имеет куцую последнюю строфу. Но перебивка ритма вызвана не неопытностью начинающего автора, а конкретным замыслом смутного лирического момента накануне крутого поворота в судьбе, который либо уже реально намечается, либо подсознательно предощущается чутким юным сердцем.

Нельзя не предположить, что у Михаила не было к тому времени влюблённости и даже более глубокого амурного ранения. Об этом свидетельствует наличие в лирическом повествовании Венеры. Она, как самая яркая из планет на небосклоне, реально слепит внутреннее зрение и затмевает даже великую славу луны - древнейший символ томления и любовного переживания, который вместе с начальным временным, календарным циклом накладывает свой отпечаток на бытование каждого на Земле.

Лирический герой Кубышкина не находит "жёлтого огня" в окошках. Нет его и на небе. Но это не значит, что этих огней вообще нет. Они есть, но, "позабыв тревоги дня", начинающий автор уподобляет себя философом, который умудрён не только сединой прожитой жизни, но и объятьями с немой тишиной в момент пробуждающейся природы, когда "сердце сладкими слезами грусть молодая шевелит".

И это шевеление на фоне кажущегося одиночества (Ведь "Венера пламенно горит"), когда все спят, не дремлет лишь ночь во Вселенной, сама весна и та парадоксальная смутность и в чувствах, и в мыслях, что заставляет неприкаянного юношу тянуться к тьме и находиться постоянно в движении: дышать, принадлежать ночи и бродить, бродить в поисках не ясного чего-то...

Другое юношеское стихотворение, дошедшее до нас, хотя и написано несколько позже: двадцатилетним - двадцати-однолетним поэтом, уже после переселения в Сибирь, тематически, интонационно и ямбически связано с первым. Видимо, Михаил специально сохранил его для того, чтобы показать этот, этапный свой период. Правда, в нём автор сбивает ритм, подчёркивая тем самым статус кво состоявшихся перемен, с помощью мужских и женских рифм:

"Земля в ту полночь не спала,
Кругом вода бежала шумно.
Один из сонного села
Я вышел за глухие гумна.

Туман курился над полями,
Скрывал звенящие струи,
Седыми тёплыми кудрями
Вплетался в волосы мои.

Я спать не мог, забыл утраты...
В такую ночь я не усну,
Хотелось мне уйти куда-то,
Чтоб видеть мир, понять весну!"

Здесь опять одиночество, уединённость, бессонница, туман и смутность чувств. Как таковые утраты состоялись, но они не принесли успокоения и на новом месте. Правда, сам горизонт расширился, юноша уже жаждет "видеть мир", "понять весну"... Только "понять весну" не в смысле определённого периода времени, а в смысле новой нарождающейся жизни, ибо седая старина всё не отпускает его, и он все ещё продолжает находиться, хотя всей Душой и потянулся к свету (поступил учиться в школу), под обаянием прошлого, родного... Ибо крестьянские чаяния и упования так и не сбылись.

Всё это концентрируется, собирается в единый фокус, чтобы однажды выплеснуться на просторах его "Кисельных берегов".

Стихотворение, как и первое до нас дошедшее, написано четырёхстопным ямбом и интересно не  только для самого автора, раз он его сохранил среди многих прочих позднейшего периода своего творчества, но и для нас своим формообразующим своеобразием ритмического рисунка.

И после, где бы Кубышкин ни был и в каких бы условиях ни находился, он всегда складывал, рифмовал... "И до сих пор почти каждый день складываю стишки, - подтверждал сам поэт лет через сорок пять, - так, для себя... Ан, смотришь, вдруг получится такое, что и напечатать можно. Стало привычкой... А вообще-то я тогда не считал, что мои стишки можно печатать, больно уж старомодны они были..."

Переехав на новое место жительства, Михаил Павлович начал печататься в Западно-Сибирском крае с 1936 года, публикуя свои стихи, очерки, рассказы, статьи, корреспонденции, заметки не только в местной районной газете, но и в "Советской Сибири" органе Новосибирского обкома и горкома Всероссийской Коммунистической партии (большевиков) - КПСС, областного и городского совета, и даже в коллективном сборнике «За честь Родины», который был сдан в набор в Новосибирске осенью 1941 года.

"В эту пору я писал уже и прозу, - вспоминал позднее поэт. - Так писал, так писал... и уснуть не могу до рассвета. Расписался. Герои совсем не по плану выделывают такие штуки, что я громко смеюсь сам, так неожиданно! а утром прочитаю... нет! опять ошибся! Это не литература! Взял "Когти" Ефима Пермитина... Вот это литература! Словесная ткань плотная, густая, как бархат! А у меня что? Реденько! Бредень!"

Очень, даже "страшно", сожалел Михаил Павлович после, что у него не сохранилась эта книжка "Когти" более опытного сибирского прозаика Пермитина Ефима Николаевича, изданная в 1931 году в Новосибирске. Нравилось ему то, что в самом тексте произведения не было деления на главы. "Небольшой разбег повествования - и чёрточка. Куски по величине самые разные - от сорока строчек до четырёх страниц. - Писал он в своих воспоминаниях. - Сколько написалось о том-то и том-то, столько и ладно. Подвожу, мол, черточку и пишу дальше. И я ввёл в своих общих тетрадях такое же деление. Но, конечно, дело вовсе не в этом... А в чём же!? Прочитаю своих полста страниц, - а впечатление такое, словно пять страниц прочёл. Прочитаю Шолохова пять страниц, а кажется, - пятьдесят прочел. Густо! Нет! Совсем нет! Писать нужно с напором, с какой-то внутренней энергией!.."

И далее автор, уже изданных своих основных книг, переходит к частичному изложению своего писательского опыта: "Кроме того вглядываюсь в страницы Антона Чехова и прихожу к такому удивительному открытию: надо больше вводить таких существительных, которые можно нарисовать карандашом: корова, колесо, телега, ведро, петух и так далее...И вот если до этого открытия я писал: "Кузьма вылез из оврага", то теперь пишу: "Цепляясь руками за кусты и полынь - их ведь можно нарисовать! - да и движение Кузьмы стало яснее, определённее, то есть оживилось..." - Как тут не вспомнить Фёдора Михайловича Достоевского с его "подпрыгивая и подскакивая"!

В 1930 году Михаил Павлович, обращаясь к другу молодости по сельским хозяйственным работам, ставшим затем преподавателем Харьковского университета, писал в своём стихотворении:
Закружилась осеняя вьюга,
Вихри листьев в холодном ветру,
Потеряю последнего друга
И последний пиджак изотру...

"И вот как-то вдруг начал писать по-другому, - вспоминает позже автор "Кисельных берегов". - Текст плотный, всё живо, интересно..." Случилось это по окончании вечерней школы в Болотном и переезде в Коченёвский район для преподавания в школе. Тогда-то Михаил Павлович замахнулся на... повесть: "Получилась повесть из деревенской жизни, назвал я её "Невеста".

Повесть "Невеста" писалась в период с 1932 года по 1935 год. Более точных рамок творческой работы над ней пока установить не удалось.

Значит это, переписал Михаил Павлович печатными буковками на одной стороне листа общей тетради в клетку своё творение и поехал в областной центр. В "Сибирских огнях" встретил его Василий Иннокентьевич Непомнящих, который после окончания Иркутского университета в 1931 году перебрался в Новосибирск. "Я его знал по стихам, а теперь увидел живого", - вспоминал позднее автор. - Взял мою рукопись, сказал, что передаст литературному консультанту и что я могу приехать за результатом дней через пять".

В указанный срок Михаил Павлович приехал в редакцию журнала из Коченева. Непомнящий позвонил, и минут через десять прибежал литературный консультант Сергей Баранов с общей тетрадкой автора. И вот что он сказал начинающему автору: "Сколько я здесь работаю, - ничего лучше этого через мои руки не проходило. Полностью гарантировать не могу, но на девяносто процентов даю гарантию: будет напечатано!"

Это был первый, найденный на сегодняшний день, отклик на произведения нашего писателя. Хоть и не письменный, но всё же...

Немного погодя подошёл к ним и сам редактор журнала Вивиан Азарьевич Итин и прервал романтические восторги самым прозаичным вопросом: "Зачем же Вы так, печатными буковками-то? Напишите просто, мы перепечатаем на машинке, заключим с Вами договор... Вот допишите конец и приезжайте..."
 
(Лет через сорок вот какие воспоминания оставил Михаил Павлович о Вивиане Итине, не только одном из первых редакторов журнала "Сибирские огни", но и о человеке, который, как утверждает Игорь Маранин, подарил нашему областному центру имя... Новосибирск: "Чёрный, лицо ассиметричное, говорит медленно, движется медленно. Он перелистывает мою тетрадку, там строчку прочтёт, там две...")

На этом предварительное обсуждение первого крупного творения Михаила Павловича завершилось.

Сам молодой автор был восхищён: "Вот как! Это превосходило все мои ожидания! Я просто охмелел. Вышел, а на улице конец марта, с крыш течёт, из-под колёс автобусов летят брызги, текут ручьи, а по тротуарам идут прохожие, на ангелов похожие". Признайтесь, кто из начинающих не переживал подобного восторга, когда ему улыбался зайчик удачи, когда на твои творческие потуги вдруг да и обратили внимание те, что рангом повыше!

Но через четыре месяца, в августе, Михаил Павлович получил отрезвляющую рецензию: "Сергей Баранов переоценил Вашу рукопись, написав Вам, что она сделана более, чем на "хорошо". Это несколько не так. Писать Вы, безусловно, можете, в Вашей рукописи есть определённо хорошие места, яркие описания и сцены, но в целом рукопись далека от того, чтобы говорить о напечатании её в "Сибирских огнях". И напрасно Вы начинаете с повестей, горький прав, когда он советует начинать с маленьких рассказов. Желаю творческих успехов. А. Коптелов."

Эту рецензию писал Афанасия Лазаревич Коптелов-прозаик, который на Первом Съезде сибирских писателей, состоявшегося 21-24 марта 1926 года был назван в докладе "Писатель, литература и революция" Владимиром Яковлевичем Зазубриным "само-сочинителем" , что означало начинающий писатель происхождения из самых низов трудовых масс, был участником Съезда писателей Западно-Сибирского края и Первого Съезда советских писателей СССР 1934 года, за плечами которого были уже такие книги, как "Васька из тайги", (роман "Новые поля", опубликованный в "Сибирских огнях" в 1929 году), "Форпосты социализма", "Весна", "Возвращение", "Светлая кровь", "Великое кочевье".

Вот так первый блин вышел комом, и был отложен на несколько десятилетий в ящик ожидания, чтобы, наконец-то, появиться обновлённым и обогащённым жизненным опытом писателя перед читателями, но уже под новым наименованием.

Почти через три десятка лет с подобного рода дерзанием и подобной проблемой столкнулся от самых корней наш земляк, Евгений Васильевич Осокин, который родился четырнадцатого февраля 1926 года в деревеньке Крутой нашенского района Сибирского края. И хотя у него уже был и богатый жизненный опыт (тяжелейшая война за плечами), и исторический факультет Томского педагогического института, он, не завершив первой повести и минуя необходимую стадию работы над рассказами, по молодости лет, принялся за ещё более крупное произведение - роман "Судьбы людские". "Но многотомный роман, - как гораздо позже признавался сам Евгений Васильевич, - это вуз с его "интегралами и дифференциалами", и кончить его, минуя школу арифметики, никому ещё не удавалось. Это - школа малых форм, школа повести и рассказа. Школа лепки характеров, школа композиции. Школа эта никогда не кончается, но и в ней есть свой технический минимум, на овладение которым, бывает не хватает целой жизни."

Конечно, этот прозаический творческий период Михаила Павловича требует тщательного исследования. Дело в том, что, как пишет сам автор в свое автобиографии, он с 1930 по 1937 год трудился учителем в начальной школе, а затем преподавателем математики и русского языка в районной колхозной школе села Коченева, а Василий Иннокентьевич Непомнящих переселился в Новосибирск в 1931 году, Вивиан Азарьевич Итин же в 1937 году был репрессирован и годом позже расстрелян. Возглавлял же он "Сибирские огни", сменив на посту главного редактора Владимира Яковлевича Зазубрина, с 1928 года с перерывами, ибо в 1930-1932, 1935-1937 годах капитаном журнала был Анатолий Васильевич Высоцкий.

С 1939 года по 1941 год трудится Михаил Павлович ответственным секретарём, литературным сотрудником и корректором в редакции районной газеты "К новым победам" в селе Коченёво.

Работник газеты, он, где пешком, где на попутках, мотался по колхозам, сельским населённым пунктам своего района, отыскивая для корреспонденций для свежего номера, статей, очерков, зарисовок живых от земли героев дня то посевной, то сенокосной, то хлебоуборочной "кампаний". Находил трудовое героическое, не реже встречал и нечто прямо противоположное, и всё это - услышанное, увиденное собственными глазами, пережитое, обдуманное и пропущенное через себя, через свою судьбу, - лишь частично использованное для скупых газетных сообщений, развёрнутых в малой форме материалов, оседало в памяти, накапливалось, обобщалось в сути и со временем просилось на бумагу в той или иной части творческого исполнения.

"И стал я сочинять маленькие рассказы, - вспоминал бывший газетчик уже на пенсии. - А раз своя рука владыка, печатал в "Победах" и очерки, и стихи, и рассказы..."

В конце 1940 года, когда журнал "Сибирские огни" возглавлял Савва Елизарович Кожевников, человек светлой Души и доброго сердца, Михаил Павлович был приглашён на конференцию молодых писателей, которая состоялась в Новосибирске.

Здесь надо отметить то, что в годы редактирования Саввой Елизаровичем данного периодического издания в самом журнале усилились такие разделы, как "Замечательные сибиряки", "Записки бывалых людей", "Трибуна читателей", "Дела и люди", "Сибирь в пятилетке". Среди новых авторов он не просмотрел потенциальные таланты Сергея Павловича Залыгина, Григория Анисимовича Федосеева, Сергея Венедиктовича Сартакова, Александра Никитича Волошина, а так же других начинающих писателей и поэтов, и первый высказал идею об издании "Библиотеки сибирского романа"...

В ходе данной конференции Кубышкин читал своё новое произведение. Рассказ всем участникам понравился. Анна Ивановна Герман повела более удачливых авторов в радиостудию. Было их человек пять. И все они читали отрывки из своей прозы по радио. Среди них был и Михаил Павлович.

Здесь нужно сделать небольшое очередное отступление. В 1929 году в городе Новосибирске был построен первый радиоузел. После этого, вслед за ним,  радиоузлы начали сооружать во многих городах и районных центрах края. По темпам радиофикации Сибирский край занимал первое место в Советском Союзе.

Первый заводской радиоузел на триста двадцать точек и первая в Западной Сибири заводская радио-газета появились в 1932 году на "Сибирском комбайне". самое активное участие в этом принимали сотрудники Новосибирского радио.

Для координации вещания в нашей стране на всех уровнях в 1936 году Всесоюзный радиокомитет ввёл в действие пять сеток вещания - Центрально-Европейскую, Среднеазиатскую, Западно-Сибирскую, Восточно-Сибирскую и Дальневосточную. Каждый из вариантов учитывал местные территориальные, языковые, производственные, социально-культурные и прочие особенности.

Вскоре слушатели привыкли, что радио работает точно, как часы... Потому что ежедневно в семь часов утра на волне тысяча сто семнадцать знакомый голос одного из дикторов (Васильева Василия Васильевича, Викторовой Зои Александровны, Замятина-Белокашникова Александра Евгеньевича, Тиуновой Марии Алексеевны) привычно произносил: "Слушайте, слушайте! Говорит Новосибирск" Первая Сибирская широковещательная станция начинает свои передачи..."

...Анна Ивановна Герман была литературным редактором детской редакции, в которой сложился сплочённый кружок энтузиастов, горячо любящих и знающих своё дело и понимающих запросы юных слушателей. С ней самозабвенно трудились, воспитывая подрастающее поколение и музыкальный редактор С.Л. Талубкина, редактор передач для дошкольников М.П. Протопопова, культурный массовик Л.И. Афанасьева, артистка Т.С. Борисова, пианистка Т.М. Жихарева. При активном участии этих мастеров своего дела было создано много живых и ярких передач, с восторгом принимаемых детской аудиторией.

К подготовительной работе передач для детей радио-редакция активно привлекала и сибирских авторов. Дважды в месяц звучали в эфире творческие радио-вечера местных писателей.  В разное время слушатели познакомились с частью творчества В. Итина, И. Мухачева, К.Урманова, А. Коптелова, Г. Пушкарева, Г. Павлова, Н. Кудрявцева... ну и с начинающим Михаилом Кубышкиным. Это, как правило, помогало добиваться высокого качества передач и способствовало росту слушательского интереса.

Окрылённый подобным успехом, он вернулся домой и с таким воодушевлением писал продолжение рассказа, что повествование на глазах через две недели превратилось в повесть. Его с готовой уже рукописью вызвал Афанасий Лазоревич Коптелов. "Весь день читал он при мне страницу за страницей, - вспоминал счастливый автор, - делал замечания, заменял неудачные слова..."

После встречи с Афанасием Лазоревичем Михаил Павлович устранил указанные огрехи, поработал над замечаниями, подсказками более старшего опытного товарища. И когда новая рукопись была готова, он уже непосредственно пожаловал в журнал "Сибирские огни", в редакции которого  и состоялась его первая встреча со Саввой Елизаровичем Кожевниковым. Главный редактор прочитал повествование. Оно ему очень понравилось. И началась спешная работа с автором по по конкретному редактированию и подготовке данного произведения к печати.

"Осиновый кол" Понравился не только одному Саввае Елизаровичу, но и сибирским писателям, которые дали высокую оценку этому произведению. А один из них, старейший прозаик, при обсуждении прямо сказал, что в нашей литературе ещё не было книги, где бы крестьянин-бедняк преподнесён был читателям таким крупным планом.

При редактировании повести "Осиновый кол" Савва Кожевников разговаривал с автором как с равным. "Это меня удивляло и радовало, - вспоминал Михаил Павлович позже, - он писатель, знавший Лидию Сейфуллину, видевший Максима Горького, говорит со мною как с равным! Нравилось, что он сразу же стал говорить мне "ты".

-Ты откуда родом-то? Почему ты говоришь на "о"? Ты когда начал писать-то? Ты давно ли живёшь в Сибири? Ты почему такие дорогие папиросы куришь: у тебя же семья?

Другой бы только подумал, но не сказал, а он сказал, и мне ужасно понравилось это, хотя и пристыдило настолько, что я совершенно растерялся и ничего не ответил."

И подобное человеческое, доверительное отношение было у Кожевникова-редактора не только к одному Кубышкину. Об этом вспоминает и заведующий отделом критики, и заместитель главного редактора журнала "Сибирские огни", более двадцати лет проработавший в этом периодическом издании Сибири, Николай Николаевич Яновский: "Помню: пришёл в "Сибирские огни" трудиться начинающий критик. "Ну-с, - сказал ему Савва Елизарович, - давайте поработаем в одной упряжке". И сразу сократилась дистанция между опытным писателем и начинающим, возникло доверие, установилось равенство, подкреплённое затем заботой о жизни и творческом росте этого человека... Он был Щедр, открыт и умел верить людям".

К маю 1941 года повесть "Осиновый кол" в семь печатных листов была вычитана, выправлена и готова. Двадцать шестого июня её должны были сдать в набор, но 22 июня всё перевернуло.
Как учился Кубышкин Михаил

Три зимы посещал Михаил местную сельскую школу, а в четвёртый класс уже не пошёл... пошёл да бросил - не давалась арифметика, и всё тут! Ничего не мог понять он, хоть убей!  После отца осталась единственная книжка в домишке - "Житие Серафима Саровского". Мать не знала ни одной буквы. "Когда я потом, в начале тридцатых годов, уже будучи учителем, - вспоминал сам сын, - решил обучить её грамоте, то ничего не получилось. Матери, пожилой крестьянке, показалось это такой нелепостью, ей было так смешно и...совестно, как если бы её стали обучать танцам."

В начале двадцатых годов, после пяти лет простоя, Михаил Павлович увидел, что нужно учиться, и ему захотелось повысить свой уровень знаний, но камнем преткновения была арифметика. И всё же он пересилил себя, достал учебник по математике, в котором ещё было так: из одного вычтем то-то, оное разделим... Поднатужился памятью и пониманием, выучил все четыре действия, таблицу умножения, дроби простые, десятичные, проценты, пропорции... И полюбил данный предмет с такой же силой, с какой ненавидел его! Отчасти свои мытарства с учёбой позже прекрасно описал в своём стихотворном рассказе-были "Как учился Иван Коркин":

"Отшумел переворот,
Взяли власть Советы.
И немедленно народ
Потянулся к свету.

Был ликбез открыт у нас.
Без нажиму, сами
Мужики явились в класс
Прямо с бородами.

В первый вечер по складам,
Да и то не сразу,
Хором, с горем пополам
Прочитали фразу.

Отчего и почему,
Объяснять не стану,
Было всех трудней ему,
Коркину Ивану.

Получил Иван тетрадь,
Карандаш. Однако
Не умеет написать
Никакого знака.

-Неспособный я совсем!
Память - словно сито.
Анна Павловна, не тем
Голова забита.

Вот сижу здесь два часа,
А Душа-то дома:
Нет у лошади овса,
Там одна солома.

Так что брошу я ликбез,
Хоть оно обидно.
Проживу свой век и без
Букваря, как видно.

-Это что же за напасть!
Как же без науки?
Для чего же, Коркин, власть
Брали в свои руки?

Данная быль была написана в 1940 году и, так сказать, венчала собой коченёвский период творчества Михаила Павловича, когда "своя рука владыка" и можно было в районной газете "К новым победам" печатать не только прозаические, но и поэтические материалы, нарабатывая мастерство и набивая руку. А самое главное в этом появилась через читателя обратная связь.

Сам поэтический текст - это живой исторический документ, образно представивший лапотную, безграмотную Россию перед дерзновенным порывом к космическому порогу. Написанный простым народным языком, он отправляет нас к тем вкраплениям рабочей трудовой речи, которые использовал Владимир Ильич Ленин в статье "Великий почин", чтобы поддержать штаны своей гладкописи, и тем самым отделить, как говорится, зёрна от буржуазных господских плевел.

Продолжение: http://www.stihi.ru/2017/05/06/1384