Пыль звездная поет в горсти циклы стихов

***
                Памяти деда, Марка Михайловича
Бродят осени костры,
огнедышащее скерцо,
как лощенный тот костыль:
деда нет, но память  сердца,

словно брошь та в декольте–
не цепляется, но ранит,
дед в тылу – авторитет,
плавит сталь, война сжирает…

Серый китель  – в орденах,
но костыль дремал у кресла
инвалидного впотьмах
долго, нудно, неуместно.

И победный майский  пух,
на заводах неоглядных
память сердца, зрение, слух,
внутренний и беспощадный,

словно годы-поезда,
но не меньше старой соли, –
память плещется и стонет,
выпадая из гнезда…


***
Января холодный бег–
зимних щупальцев скольжение,
и граната мелких бед
рвет нелепость настроения,
рассыпаясь на снега,
где меж теменью и светом,
хрупкой памяти стога
пробуравливают лето.
Как курчавится лоза,
спелый бриз растет у моря,
и Спасителя слеза
чует запах сикомора.
Подготавливает плод
хрупких связей  почерк дерзкий,
он вне времени поет
на горе на Елеонской…




***   
               
Разъят на три конца,
а впереди – четвертый
мой путь, желанный царь,
горячий, но упертый.

Его и гнуть, и гнуть,
чтоб до мечты, как в омут,
и в перископ  минут
узреть дорогу к дому,

дойти, поставить знак,
как бы апостроф, сверху,
где тайный Зодиак
блеснет  не для  потехи.

Лишь звук свободы от
пари и обязательств,
мой недоступный код –
живите, не касайтесь…


***
Мне в январе дышать легко,
хоть пепел прожитых желаний
течет холодною рекой
и  день сегодняшний тиранит,

и поплавками узелки
забросит в мир противоречий,
представив, что они мелки,
как и другие части речи,

ведь междометия между троп
лишь путь к открытию удлиняют,
и озарение бьется, хлоп,
во сне картинками   линяя.



***
               
                «Моя  пророческая даль…» А.Блок
Пыль звездная поет в горсти:
что сбудется, а что отринет
во сне не нареченный стих,
пока рассыплется в пустыне,
еще не выпущенных книг,
не вылущенных в кровь желаний,
и заарканит этот миг,
вот он растет, и ноздри лани
я ощущаю наяву,
и можно чувственно потрогать,
и завести все, как юлу,
сломав в азарте лучший ноготь.
Простор, пророк мой-мальчуган,
ведь все сбывается намедни,
ударь мне в лоб, ну, дай щелбан,
не то с ума сойду, мой вредный…




***
                Что унываешь ты, душа моя,
                и что стесняешься?
                Псалтырь. Псалом  41, 42               

О чем печалишься, душа,
на перекрестке:
водораздел, один лишь шаг,
где сумрак хлесткий

собьет надежные пути
на путы-тропки,
где будущий мираж гудит
сиреной робкой.

Ты погоди стирать судьбу
на прах никчемный,
иерихонскую трубу,
шофар  с кочевий

зажмешь горячею рукой
в день нетерпения,
и поплывет печаль рекой,
как дни забвения,

разрушив стены и врата
мирского риска,
где повсеместно – глухота
и вопль о низком…

О чем печалишься, душа,
в плену событий,
ты примеряешь, не спеша,
кушак событий:
не бойся ничего и впредь,
что в жизни надо претерпеть… 
   
(Откровения св. Иоанна Богослова, гл. 2)



***

По хрупким веточкам скользит,
стекает время:
зеленый свет, вперед, транзит–
другое племя

уже очерчивает круг
иных событий,
где мысли проступают вдруг
и по наитию

блестят пророчества во тьме,
им нет названий,
в густой вселенской кутерьме
тоскует ставень,

болтаясь на одном гвозде,
дрожит улиткой,
и в гнездах родовых везде
гниют калитки.

Вот, вроде, все пережила,
в руках – синица,
но время журавля желать,
хоть осень длится…


***
На высокой карусели
тополей вороны сели,
 и качают их метели:
получили, что хотели,–
по душе им зыбкий кров
атлантических ветров.

Свили гнезда в гибких кронах,
на уральских древних склонах,
и зазубривают речь,
чтобы карканье сберечь
людям правду говорят,
показав событий ряд.

Их услышав, подивитесь,
ворон,  он, как древний витязь,
у излучин трех дорог
издалека слышит рог,
потому, услышав гомон,       
говорят: накаркал ворон.