Шерше ля фам поэма

Давно погода отзвенела
Перенатянутой струной.
Водой со льдом умыла тело,
И полетела над страной.

И второпях собрала стаи,
На юг, как ласковая мать.
А тех, кто с роду не летает,
Здесь разместила зимовать.

Похолодало, но не очень,
Хотя с утра заря дрожит,
И облаков седые клочья,
Цепляют краем этажи.

Скромнее стали все желанья,
Сосед соседку не бранит,
И день бежит быстрее лани,
Ломая тени о гранит.

Всему свой час, и своё место.
Пожухлый лист укроет снег.
И до весны жених с невестой,
Подушки будут мять во сне.

Я, провожая птичьи стаи,
Юлой, крутясь вокруг строки,
Под сводом мысленного рая,
Совсем забыл про сквозняки.

Простыла осень, а чуть позже,
Меня ангина сбила с ног.
И синей краскою на коже,
Печатать стала эпилог.

Продукт лекарственного мира,
Плохой настой для казака.
И мы, с расстроенною лирой,
Лечились дымом табака.

По расписанью электричек
Я мог уже определить,
Количество сожженных спичек,
Чтобы махорку раскурить.

И как-то всё оно неладно,
И как-то наперекосяк,
И ничего уже не надо,
Запас энергии иссяк.

И хаотические виды,
Из зачумлённого окна,
И пищевые неликвиды,
И блеск тарелочного дна,

И то, что раньше накопилось,
И что проклюнулось вчера,
В один момент соединилось,
И навалилось, как гора.

Температурно воспылало,
 Наркозно смежило глаза.
«Пора не лучшая настала»-
Как будто кто-то мне  сказал.

Часы жевали время осью,
Гнусавил маятник слегка.
Я был бы рад любому гостю,
Из близка, или далека.


И пусть он с виду, хоть татарин,
А хоть наряженный еврей,
Хоть с балалайкой, хоть с гитарой,
Лишь бы приехал поскорей.

Подал воды б, затеплил печу,
Согрел дыханьем разговор.
И так случилось, мокрый вечер,
Прислал мне женщину во двор.

Она вошла. И стало ярче
В моём рискованном  быту.
От удивленья, лампы мячик,
Качнувшись, замер на лету.

И свежий ветер перемены,
Проветрил лёгочную ткань,
И побежала кровь по венам,
Водою сандуновских бань.

Откуда? Как она узнала,
Что я сошёл почти «на нет»
И под холодным одеялом,
Пишу записки на тот свет.

Ох, эта древняя натура,
Ох, эта женская душа!
Мы, знатоки литературы,
О ней не знаем ни шиша.

И если же, признаться честно,
Как перед ликами святых,
Нам большей частью интересно,
Что там под юбкою  у них.

Достоинств там, конечно много,
Природой там разлит нектар.
И лишь душа у них от Бога,
Скорее даже, Божий дар.

Они, подчас, интуитивно,
Душой предчувствуют беду.
И своего до слёз, «кретина»,
Найдут и в небе, и в аду.

Возможно, это чушь собачья,
Зато в критический момент,
Найдут, обмоют и оплачут,
Любви не требуя взамен.

Хотя, любовь не малый фактор,
Она – начало всех начал,
Вплоть до трагического акта,
Когда оплавится свеча.

И если опыт – сын ученья,
То интуиция – наш глаз.
И вот прекрасное виденье,
Ко мне явилось в самый раз.

Слеза, пятном на одеяле,
И не к стыду, слеза моя.
Да хилый шепот  о развале,
И о коварстве бытия,

О недостатках аспирина,
И о молитве на рассвет,
И о достоинствах перины,
Которой, не было, и нет.
 
… Язык шершаво шепелявил,
Гортань гнусавила слова,
Двоились гвоздики на лаве,
К подушке липла голова.

Рука, намного легче пуха,
Сняла чужую  хворь с меня,
Спугнув «костлявую старуху»,
С косой застрявшую в сенях.

И понесло меня теченье
По волнам сна, по морю грёз.
К утру, с купеческим значеньем,
Ударил в звонницу мороз.

Проснувшись поздно от шуршанья,
Домашних туфель о ковёр,
Я стал ощупывать сознанье,
Как мину, опытный сапёр.

И запах сытного бульона,
И жар пухового платка,
Перехватили горло стоном,
И спазмой жадного глотка.

Почти нелепо: «С добрым утром»,
Когда часы пробили: «день!»,
И по законам Камасутры,
Индус запрятал Шиву в тень.

Да кто такие нам индусы,
Что бы советовать, куда,
Мне переставить Иисуса,
Что бы избавить от вреда?

Им хорошо, у них и Будда,
И Кришна, с кучею богов.
Перечислять их всех, не буду,
Не то, забуду своего.


Мы, люди тёмные, простые,
И Бог у нас один на всех.
Он нам прощает козни злые,
И лень, и блажь, и тяжкий грех.

Мы ему свечку, он – икону,
На память, коль она плоха,
Чтобы отвешивать поклоны,
При сотворении греха.

И мы, в грехе своём погрязши,
Цепляем крестик на приплод,
И кто с крестом, все это наши,
Кто без креста – чужой народ.

Блажен, кто верит. Честь и слава!
И кто не верит, не беда.
Кому бальзам, кому отрава,
Кому вино, кому вода.

Не станет истина прямее,
От выпрямленья дат и вех,
Родился сын в семье еврея,
А Богом стал почти для всех.

...Я не носил чужую тогу,
Не верил в чудные дела,
Но точно знаю, не от бога,
Меня казачка родила.

От плоти – плоть, от веры – вера,
От духа – дух, от крови – кровь.
Но правит миром нашим серым,
Не Бог, а истинно любовь!

Моя любовь и вера, рядом.
И так светло, и хорошо,
И слов обыденных не надо,
Душа беседует с душой.

И за безмолвием улыбок
Сверкает таинства алмаз,
И жаркий воздух, тих и зыбок,
И светел, как иконостас.

И понял я, что перемена,
Погоды, женщин и среды,
Не панацея для джельтмена,
И не лекарство от беды.

И пусть меня огонь Вулкана
Сожжёт, как сальную свечу,
Из пепла Фениксом восстану,
И к даме сердца, прилечу.

Герои времени – мужчины,
А дамы, вроде бы при них.
Я стал искать первопричину,
И утонул в пучине книг.

Смотрел направо и налево,
И нервным стал, не по годам.
Кто первым был, Адам и Ева,
Или же Ева и Адам?

Ах, память, нить сырых извилин,
Долготерпения клубок,
Ты, подчиняясь грубой силе,
Со мной бродила между строк.

Я, не жалею отреченья,
Жалею, что недолюбил.
И плыл по мутному теченью,
И чуть любовь не погубил.

Спасён. И ангел мой хранитель,
Смахнул счастливую слезу.
Любите женщину, любите!
И в тиходенье, и в грозу.

По центру кухни, доминантой,
Вихреобразная ОНА.
Дороже власти и таланта.
Дороже денег и вина.

Привычно ночь закрыла шторы,
И мы остались тет – а – тет.
И будет чай, и разговоры.
И новолунье, и рассвет.

Всё будет, если есть начало,
И продолженью дальше быть.
Нас провиденье обвенчало,
И узаконило наш быт.

Благодарю тебя, Фортуна,
За предоставленный дебют.
Уходим мы дорогой лунной,
Шерше ля фам - куранты бьют.