Тихая зависть

Зависть, она ведь не благая штука. С ею и осторожность не мешало бы иметь, плохая штука, очень плохая. Неприятная вещь, ничтожнейшая, скажу я вам, как и бахвальство и нахальство и тому подобным грехам человеческим.

Когда это происходило, так и осталось неизвестным. Так как никому оно и нужным – то перестало быть. А история потихоньку стала забываться. Ведь и без того по иным путям прошедшего можно найти, отыскать уйму более занимательных историй. И никто не скажет, когда это было и с кем в точности. А, впрочем, почему бы и не выдумать эту самую историю? Раз выдумана, то и выдуманы люди, выдумано время, всё создадим в воображении. Только вот, с городом… Здесь сложнее – выдумаешь, так всё равно человек будет обращаться к истории происхождения придуманного города. Не так ли? Я бы, заметьте, поинтересовался, откуда сей город, откуда название? А не было ли его ранее? А не имеет ли он прошлого? Всё равно, знаете, меня бы и влекло это и тяготило. А так как рассказ простой, то не станем тяготить раздумываниями читателя придумывать названия города, а возьмём, к примеру… Да, что-то забежали наперёд…

Ехал, однако, один торговый с товаром в Москву. Вёз этого товару всякого – платки да шали, дамские шляпки всякого роду и красоты – на торговлю, на ярмарку.
Очень он гордился, этот торговец тем, что имел такое положение. Ведь ранее, бывало, и кушать бывало нечего, в былые – то времена. Семья была бедна, деток их насчитывалось десяток. Мать да отец, пивший безбожно. Креста не носивший, так как мало веровал и церковные службы никогда не посещавший. Считал, что это ненужное. Мнение у того на этот счёт имелось своё, особенное, «противурелигиозное», как спьяну, заплетающимся языком отец пытался выразиться…
Мать, торговца этого, напротив, была сугубо богомольна. И на этой почве у них не раз случались скандалы да разногласия, при которых детки не спали ночами и слышали всё, о чем ссорились родители.
Мужичок этот, значит, торговец, никогда не думал о том, кем он станет, как судьба оглоблю развернёт в жизни. Но мечтал выбиться в чины какие-нибудь. Да и кто не мечтал… Так уж устроены…
Не стану описывать, как он рос (как и все мальчишки того времени, наверно), да и сам того не ведаю. Иначе и суть рассказа потеряю. Так вот, выбился, скажем, «в люди», торговля, оно, конечно, чина не имеет, но всё же облагораживает.
Поезд укачивал. Не так часто приходилось торговцу ездить путями железных дорог. Точнее будет сказать, что в значительной степени - впервые. Да и Москва! Это вам не хухры-мухры! Так думал мужичок. Ещё он думал о том, как он, по приезду, станет рассказывать знакомым да друзьям о том, что видел, во что одеты и о чём судачат в стольном городе. Похвастаться и мне бы не мешало. Чай, не из последних сословий!
Похвастаться, скажу я вам, ну, кто не мастак? Иной раз как начнёшь, да так и остановиться – грех. Так и тянет язык за поводья, так и расхваливается люд, кто на что горазд. Как говорится, сам не похвастаешься, никто и не узнает. А оно ли с руки? Да и в глазах людей поднимает, видите ли…
Не отличался хвастовством и торговец, не любил он это дело.
Так, за мыслями и проходили, верста за верстою.
На месте прибытия оказались уже к утру. Солнце только-только показалось из-за горизонта, когда въехали в столицу, и день обещал быть ясным, если судить по безоблачному небу.
Остановились, на перроне толпился народ. Кто с чем и кто куда. Наш мужичок, взяв товар, всю имеющуюся поклажу, сошёл с поезда, и остановился. Куда идти точно, он не имел ни малейшего понятия, в надежде на то, чтобы у первого прохожего узнать. Но все куда-то торопились, и в оной сутолоке никак нельзя было никого остановить. Тут кто-то дёрнул торговца за рукав.
- Ба! Какие люди! Это ж Никодим! Какими судьбами?!
Никодим обернулся и не сразу понял, кто его кличет по имени. Долго приглядывался, щуря глаза и то отходя, то приближая лицо.
- Не узнаешь?! – удивлённо произнёс незнакомец, - это ж я, Василий! Ну! Тарантайкин!
В памяти потихоньку начали всплывать отрывки из школьной жизни…
- Тарантайкин… Васька! – торговый ажно побледнел от стыда. Не узнал бы, так и прошёл бы, да и было ведь…
- Когда это было? И не вспомню же… - задумчиво промямлил Никодим, уставясь в землю.
- Да что ты! Разве так давно? Жизнь, жизнь, бежит как этот поезд – вперёд и вперёд. Такие уж дела, брат, - с сожалением и вздохом вымолвил Тарантайкин, уже понизивший к тому времени тон.
И продолжил:
- А было, было, вспомни, было ведь. Я до сих пор помню всё как сегодня, знаешь? – Он улыбнулся какой-то натянутой улыбкою.
- А я же, дорогой, теперь не тот Васька, которого таскали за уши и ставили в угол, когда не слушал я учителя, Степана… как его-то… Степана…
- Аркадьевича, - тут же подоспел с ответом мужичок.
- Да-да, Аркадьевича – уже шире растянулся в улыбке школьный товарищ, - я к нему наведывался намедни вот. Эх, время, время… Никого не щадит. Постарел Степан Аркадьевич, а помнит, всё помнит, сохрани, господи!
- В точности, вспоминаю теперь, яснится память моя теперича. Таскали, верно… А помню ещё, был ты пухлым. А теперь,- с этими словами Никодим пошлёпал по плечу своего товарища, -вон, как вымахал. В классе- то последним был, пухлым да ростом мал. Вымахал, да и выправка, как погляжу, ого-гошеньки стала! Как же, как же, припоминаю всё. Ишь, память, какая язва… То не помнишь, а то и само даётся тебе.
Люди в это время проходили мимо, толкая собеседников в разные стороны, задевая то поклажей, то плечами, но за разговором и нахлынувшими воспоминаниями детства оба не замечали ни суматохи, ни толканий.
- А я ведь, брат, оттого и выправку имею, что поступил на службу после школы, - усмехнулся Тарантайкин,- батька направил, сказал, что прок выйти должен, дабы не коптил зазря воздух.
И состою на службе уже сколько лет, в повышениях не имею отказа, так как на хорошем счету у командования, уважаемый.
Он вытянулся ещё строже.
- А ты, смотрю, не с пустыми руками-то в столицу прибыл?- спросил тут же Василий, кивнув в сторону товара, который уложен в мешковину.
- Да, приторговываю маленько, - ответил Никодим, - везу вот, платки разные на ярмарку.
- Ну-ну, брат, гляжу и ты в люди вышел, али в бояре метишь? – съязвил с ухмылкой, но без злобы, военный.
- Да куда уж нам-то и до вашего брата, - обиделся мужичок, - нам бы платочки складно расторговать и на том будет приятно, жене на платье, да детишкам на сладости, а о себе уж и промолчу.
Язвит, всегда был язвою, и в учёбе также, - подумалось тут же, - обидеть хочет, унизить, видит бог!
- Да, нынче без человеческого образа далеко не уйдёшь,- вздохнул ещё глубже, как-будто с сочувствием, Тарантайкин, - торговля тоже должна мыслить; как продать, да не в убыток себе и т.д, и т.п.
Ишь ты, ума ведь раньше палата и была. Как выдал! Мыслить… Сам списывал у меня же арифметику… Ух, язва!
Однако,  мужичок лицом не выказал внутренних мыслей своих и в согласии кивнул головою.
- Матушка-то твоя как? – сменил тему школьный товарищ, - помню, щи варила, что пальчики и оближешь, особливо в зиму, когда к тебе заглядывал. Я ведь частенько заглядывал, помнишь? Помнишь ведь? Друзьями даже были, - и щипнул того за живот, раззадорившись, и забыв про свою военную выправку, как бы по-детски.
- Матушка? Ах, матушка, - опустил голову Никодим, - померла матушка, в прошлом годе. Болела уж больно…
- Ах, ах! Как прискорбно слышать это… - тихо произнёс товарищ.
- Да…
Нет, всё-таки язва оно и есть язва! Нет – смолкнуть, так и о матушке вспомнил, небось слышал ведь от кого, а мне на мозоль давит… У-у, стерва… Какая пава, видите ли, стоит, хвастается. Ух, как не люблю я таких людей!
- Ну-с, брат, время для военного как для тебя выручка – ценность! Пора мне, пора… - и тут Тарантайкин потянул руку, чтобы пожать руку товарища.
Руку ему теперь должны жать, как же! Как же! Величие какое! Снисходительность какая! Ишь!
Внутри у торговца уже бушевал огонь, но руку всё же подал.
- Так ты это… адрес я тебе запишу, заходи, коли время будет, а приятнее будет – я к тебе заявлюсь на днях, по службе в ваших краях надобно мне… Да и не премину заглянуть.
Напоследок улыбнулся Василий и зашагал быстрым шагом по перрону.
Да-да, конечно, заглянет он, шельма этакая! Думает, один он такой, мыслящий да вумный! Военный..! На службе..! Ишь ты! А ты попробуй платочки-то распродать… Это тебе не арифметику списывать! Степан Аркадьевич… Степан Аркадьевич… А в угол ставил тебя Степан Аркадьевич! А в школьные годы он измывался надо мной.. И вот ему!
И плюнув в сторону, Никодим подхватил мешок, взвалил его на плечо и потопал своей дорогою.