Отдайте мой труп в мыловарню...

   Данную статью не советую читать слабому полу и особо чувствительным особям мужского.
   Сей опус написан в понедельник 13-го. Боязнь этого числа называют «трискаидекафобией».
   Я уже не раз писал, что постоянно интересуюсь той средой обитания, где нахожусь в данное время. В наскольких трамвайных остановках (трамвай 26-го маршрута) от психбольницы им. Кащенко (ныне Алексеевская) находится Донской крематорий. Он-то и сподвиг меня на конспектирование из разных источников темы погребения в 20-тых годах прошлого века. Данных очень много, но я буду лаконичным и затрону только самые пикантные стороны данного 'обряда'. Время ныне непростое, человеческая жизнь постоянно теряет в цене...
   ...Для идейных большевиков, активных сторонников создания нового общества и борьбы с религиозными предрассудками, кремация была крайне привлекательным способом погребения. Завещали себя кремировать не только «старые большевики», но и простые люди, например Ф. Соловьев, рабочий мытищинской водокачки, кремацией которого 12 января 1927 года открылся Первый московский Донской крематорий...
 
             Хороша наша деревня,
             Среди улицы тропа.
             Мою милку хоронили
             По-советски, без попа.

   ...Что же представляло собой на практике то сложное и величественное действо красного похоронного обряда, о котором мечтали Троцкий и Вересаев? Судя по публикациям в местной прессе того времени, каждый случай коммунистических похорон собирал большое количество любопытных — вплоть до нескольких тысяч человек, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц». Сама же церемония представляла собой торжественное шествие на кладбище: «впереди шли музыканты, потом комсомольцы несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с флагами» и революционными песнями, под звуки оркестра и похоронного марша.
Затем следовала гражданская панихида — почетный караул, торжественно-траурные речи над могилой. Непременно присутствовала революционная символика — гроб красного цвета, красные повязки на рукаве, красные флаги. Поминки тоже были шумным, торжественными и в то же время веселыми.
   Среди коммунистов были товарищи, которые высказывались  решительно против революционных похорон. Один товарищ даже написал завещание: «Когда  умру, я завещаю мой труп отдать в мыловарню и сделать из него мыло, а то у вас развивается "коммунистическое двоеверие". Хоть польза от меня и потом будет: чистоту мною наведете - вшей, блох и гнид начисто смоете».
(Мол, боретесь против обрядности, а сами установили массу всяких обрядностей).
   Несмотря на активную пропаганду кремации, широкие массы населения относились к огненному погребению с недоверием. По всей видимости, решающую роль в отрицательном отношении к кремации сыграло несоответствие такого типа погребения русской народной и православной традициям. В народе широко распространилось убеждение в том, что в первые минуты сжигания тело покойного начинает дергаться в конвульсиях и для предупреждения этого эффекта покойному необходимо подрезать сухожилия. По всей вероятности, эта идея была весьма распространенной, по крайней мере для борьбы с ней в прессе была опубликована серия пропагандистских статей, в разной форме разъясняющих, как именно происходит процесс горения трупа в кремационной печи.
   В пропагандистских целях была введена даже публичная церемония кремации. В разное время процесс кремации могли наблюдать либо только родственники, либо все желающие, включая просто любопытствующих. Некоторые дневниковые записи тех лет содержат уникальные описания посещения крематориев с развлекательными целями. Один из наиболее ярких примеров — дневник К. И. Чуковского. В записи от 3 января 1921 года говорится следующее:
  «В печи отверстие, затянутое слюдой, — там видно беловатое пламя — вернее, пары — напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах как о псах. <...> Наконец, молодой строитель печи крикнул: — Накладывай, похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб — медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу — и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх — "Рука! рука! смотрите, рука!" — <...>Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: "раскололся череп", "загорелись легкие", вежливо уступая дамам первое место».
   Подробное физиологическое описание горения трупа в кремационной печи, приведенное, например, в очерке Д. Маллори (Маллори Д. "Огненные похороны" «Огонек». 1927. № 50, 11 декабря.), производит сильное впечатление: «Труп горит медленно. Трескается череп крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет туловища. Трупы, сильно пропитанные лекарствами, горят дольше. Не болевшие люди горят дольше болевших. Мужчины требуют для сжигания больше времени, минут на двадцать, чем женщины»...

    материала ещё "немеренно", жду заявок, с уважением, И.Т.