Первый школьный день

ПЕРВЫЙ ШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ
       Была осень 1944 года. Мне исполнилось восемь лет. Мне предстояло идти в школу, в первый класс.  Если учесть, что старшие братья и сестра в свое время вписались в школьное ученичество с семи лет, то мой возраст, без всякого снисхождения, следует признать довольно старческим. А ко всему прочему  я  «обрадовал»  школу своим    опозданием на целый месяц. Можно оправдать эту оплошность тем, что мама привезла меня из Семипалатинска после затянувшегося  лечения где-то в начале октября
     Не знаю почему, но устраивать меня на благое поприще, поручено было сестре Марии, к тому времени уже опытной шестикласснице.  Причем, устраивать не в престижную среднюю ШКМ (кто не знает – это школа крестьянской молодежи),  где учились  мои  семейные предшественники, а в семилетнюю. Почему такая предвзятая несправедливось?- да кто ж его знает, никто не объяснял. Да я как-то тогда и не отягощался данным обстоятельством.
     Так вот, пришли в школу… Сказать, что она произвела впечатление особенностями архитектуры и масштабностью, не могу. Хотя, надо признать,-  среди моря приземистых землянок она своим двухэтажным обликом заявляла  некие претензии на презентабельность. Постройки школа была архаической,  явно  досоветской  архитектуры,  изрядно поизносилась, от старости присела, да так, что окна первого этажа опустились на уровень земли.
     Определенную импозантность зданию придавала наружная деревянная лестница на второй этаж с деревянными же перилами. Когда- то в классе третьем я перочинным ножичком вырезал на них свою фамилию… Грамотным стал… Уже гораздо и гораздо позднее, будучи аспирантом, в начале шестидесятых годов я посетил Урджар и родную школу. Она была еще жива и выглядела глубоко потрепанной жизнью старушкой. Я поднимался по шатким и скрипучим ступеням лестницы, поднимался осторожно, держась за истерзанные сотнями ладоней перила, и вдруг почувствовал рукой некую неровность, бросил взгяд и… и увидел еле просматриваемые остатки вырезанной детской шалостью моей фамилии. Я был сражен, я был опрокинут в детство, меня взяли в плен ностальгические воспоминания…
      Через два года школу разрушили…Ушел в небытие кусок жизни…
       Однако, вернемся в детскую  пору,   к  сестре моей Марии, а по простому – к Маше…
      Нам на второй этаж. Нужно было преодолеть скрипучую лестницу и через маленький коридор попасть в не менее маленькую комнатушку, громко именуемую учительской. Неоднократно потом буду приводиться сюда с друзьями-товарищами  на правеж за безобидные детские шалости.
      А сейчас,- бедная Маша!  Я упирался из всех сил, мне было боязно  и почему-то очень неловко. Я очень не хотел туда, в трудно представляемое будущее, интуитивно осознавая наступление конца беззаботности и свободы…
           Маша была человеком строгим, Маша упорно тянула меня за руку и с нотками назидательности в голосе пыталась убедить меня в неотвратимости предстоящего. Ее  авторитетные толчки в спину, наконец,  привели к неизбежному,- мы в учительской.
        - Вам кого, дети, - голос показался мягким и участливым,- вас я в школе никогда не видела…
           К нам подошла совсем молоденькая девушка, поправила воротник моей рубашки, провела ладонью по  лохматой голове и сказала:
        - А волосы надо постричь…
        В это время, как нельзя кстати, очнулась Маша. Тоненьким голоском, от волнения видимо, она объяснила, что пришли вот поступать в первый класс и протянула свидетельство о рождении. Оно до сих пор, старенькое и потрепанное временем, бережно хранится среди прочих нужных бумаг.
       Девушка взяла документ и попросила сестру принести заявление от родителей с просьбой о приеме в школу. Так состоялось    знакомство с моей любимой учительницей Юлией Васильевной Бедняковой.
       Сестра отправилась восвояси, а меня Юлия Васильевна повела на первый этаж в классную комнату, где мне предстояло провести первый год школьной жизни.
       Низкий потолок, земляной пол, осевшие до земли окна, грубые длинные парты, видавшие не одно поколение  умных и не очень мучеников просвещения, круглая покрашенная черной краской печь-голландка, доска, истерзанная мелом и тряпкой почти до бела и с едва процарапанными следами в косую линейку, - вот , пожалуй, и  вся примечательная атрибутика, встретившая меня, смутно представлявшего себе будущие  прелести ученичества.
        Юлия Васильевна представила меня ученикам своего класса и,  предупрежденная Машей о моих проблемах со слухом, определила  место за первой партой по  соседству  с тремя девчонками…
       Со многими пацанами класса я уже был знаком по уличным играм и забавам, а потому каких-либо  недружелюбных акций, как это частенько бывало в мальчишеской среде, с их стороны не последовало.  Правда, в одну неприятную пакость они меня все-таки втравили…
    О ней мне как-то не особенно удобно распространяться, и все же… На перемене мне захотелось, пардон, по малой нужде.  Необходимые удобства располагались в двух концах обширного школьного двора. Где какое,- я не знал. Пацаны дружно и участливо указали ориентир. Ничего коварного не ожидая, я врываюсь в огороженное высокой стеной святое место. Боже мой, что там началось…  Предлагаю вам включить  свое воображение… Мне потом долго аукалась эта оплошность…
      Из школы вернулся с грудой впечатлений. По крайней мере, захотелось вновь в класс, за первую парту с тремя девчонками, под протекторат строго-доброго обаяния моей первой учительницы… 
      В тот же день дед Никита под гребенку остриг мои лохматые волосы. Началась новая жизнь…