Нераскас

     Мне никогда не забыть летний вкус пресной лепешки, которую прабабка Анися пекла на плитке-керосинке. Анисе - девяносто, мне - шесть. Сначала мука на столе и мы в четыре руки месим тесто. Потом из бутылочки льём керосин в плитку и поджигаем. На всякий случай, кашеварили в сенцах и ставили рядом ведро воды. На чугунной сковородке пекли лепёшку. И потом Анися кидала на деревянные порожки старую телогрейку, и мы сидели, и ели, и наблюдали, как ветер раскачивает ветви черёмухи, и смотрели на редких прохожих, и слушали, как соседи пилят дрова.
     Мне не забыть запах свежей стружки, то, как её кудряшки в конце лета душистым ковром застилают дорогу к дому. И так по всей улице! Но это предвестник осени. А потом мелькает и ускоряется: синие, розовые, белые астры, грустное небо и запах костра, выцветшая листва - и спутанные волосы сухой травы, и грачи ставят галочку: осень.
     А как-то Анися сказала, что я расту вверх, а она - вниз, и когда-нибудь станет такой маленькой, что исчезнет...

     Мне никогда не забыть, как пахнет только что пойманная рыба, уснувшая на льду, но живая; огромные дедушкины валенки, обметённые веником, но ещё источающие мороз. Если я влезала в них, то как раз было по самый корешок... А ёлка, которую занесли в дом, и до этого хранили в сарае! Молодая пушистая сосенка, с сильным смолистым запахом. Сама холодная с улицы, а запах - тёплый.
     И вот - приносят ящик со старой гирляндой, стеклянными игрушками на прищепках и ниточках. Мне очень нравится волшебник, и гриб, и ещё домик с окошком - они крепятся прямо к веточке, и словно стоят на ней. А жёлтый прозрачный шарик с крутящейся бабочкой внутри! Можно долго смотреть, как она юлит, белая, с чёрными точками на крыльях. Инь и янь моего детства.
     А вот ещё. Зимой темнеет рано. Фонари освещают аллею, голые ветви тополей отбрасывают страшные тени. Хрустит под бабушкиными валенками снег. Я - в санках, в шубейке и рукавицах, укутанная для верности пуховым платком. Купили муку, и я уютно сижу, обхватив пакет руками, и ковыряю в нем дыру. А бабушка идёт впереди, тащит за верёвочку санки. И воздух пахнет дымом из труб. А дома ждёт Анися, и бабушка с порога кричит: "Мам, мы пришли!" И после плачет и смеётся одновременно, обнаружив пустой пакет из-под муки…

     И вот этого мне не забыть. Я уже старше. Острый нож - и сочащийся луковый сок, влажное небо вваливается в форточку, впитывает запахи. На мне синий байковый халат в нарисованных чайничках, волосы собраны в хвост. Штрихпунктирная нарезка лука: точка - воткнуть нож, тире - разрезать. И звонок в дверь, и щелчок замка, и телеграмма, и тихий голос отца: Анисю убили.

     Она смешно говорила "дефир" вместо "зефир". У неё оставался только один зуб. Она ела по ночам, а днём спала под громкое радио. Бывало, я пряталась у неё под кроватью и мяукала, а прабабушка, проснувшись, шуровала веником, прогоняя кота, и я прыскала от смеха. Анися зажигала лампадку перед иконой из плотной фольги и говорила, что на небе Бог и ангелы, а я тогда не верила и смеялась.
Мне тогда всё было так смешно!




Слышите там, наверху?
*
Надо признать: я совсем не принцесса.
Серая морось - слова.
Дождь, спотыкаясь, шагает по лесу,
Небо - его голова.
Страшно обжечься, подую на воду.
Тянутся шлейфом грехи.
"Лес, ты прекрасен в любую погоду", -
В уши шепчу - лопухи.
*
Радуга выткана сотней иголочек,
Трудятся сосны, гудят.
Дятел, стучишь? Разложи-ка по полочкам,
Всё мне на небе простят?
Как хороши эти сосны смолистые,
С тёплой и жёлтой корой.
Небо - высокое, радостна - истина.
Лютиков - солнечный строй.
*
Дикий чеснок, черемша неприметная,
Пьёт дождевую росу.
Ты говоришь, подойдет к винегрету, -
Ладно, домой унесу.
Мы измельчим огурцы и морковочку,
Свёклу, картофель и лук.
Ветер апрельский, ворвавшийся в форточку,
Тихо лежит на полу,
Отодвигает ладонями нежными
Луковую шелуху.
Я так хочу, чтобы было, как прежде!
Слышите там, наверху?