Взор-27

ВЗОР

Пятикнижие

Книга первая

VI. НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
(ПРИ ЗАВЕРШЕНИИ ПЕРВОЙ КНИГИ)

Положим, каждый человек имеет в жизни свою маленькую особенную роль, но из этого никак не следует, чтобы он мог довольствоваться только условным, относительным содержанием жизни. В исполнении драмы каждый актер также имеет свою особенную роль, но мог ли он исполнять ее хорошо, если б не знал всего содержания драмы? И как от актера требуется не только, чтобы он играл, но чтобы он играл хорошо, так и от человека и чело-вечества требуется не только, чтобы они жили, но чтобы они жили хорошо.
Владимир СОЛОВЬЕВ.
«Чтения о богочеловечестве».

1.

Наверно, не без Божьей помощи оказался я вот на этом, противоположном берегу пропасти, где неряшливо рассыпал свои дни нынешний ноябрь, хмурый и сырой, с короткими солнечными прорывами, но пригожий для меня хотя бы уж тем, что каждое утро я набирал на компьютере последние главы написанной-таки первой книжки «ВЗОРа». Тот далекий берег, на котором так мучительно и неудачно начиналось моё сочинительство, остался где-то далеко, в дымке неприятно-колких воспоминаний. Словно из каких-то легких, радостных энергий выткался над непроходимой пропастью невидимый путь, и я сам не заметил, как и когда прошёл его – всё был тот берег, перед страшным обрывом, и вот уже берег другой, припорошенный сыроватым, постоянно растаивающим снежком. Так, бывало, в детстве быстрым лётом бежишь от мыска к мыску по закиданному разноцветной галькой чрезвычайно тонкому первому ледочку – он похрустывает под тобой,  растрескивается на тысячи лучинок, прогибается, но ты летишь, летишь, и вот уж на береговом галичнике, в безопасном месте, и таким счастливым удачником почувствуешь себя вдруг!..
Правда, впечатление это общее, тепершнее, но если всё же начать припоминать подробности состоявшегося перехода, то сравнение с юным ледком и сотканной энергией покажется заметно приукрашенным, поскольку и ледок, и энергия были лишь в начале пути, да, может быть, где-то с середины его, когда каждый день я легко писал по две-три странички. А между этими твердями оставалась-таки всё та же пропасть, всё та же непреодолимая пустая полынья, и что я только ни делал, чтобы навести через разрыв хоть какое-нибудь подобие пере-хода!..
Поначалу всё наладилось как нельзя лучше. Я набирал страницы последней, как мне тогда казалось, более удачной рукописи «ВЗОРа», правил их, какие-то эпизоды переписывал заново, какие-то выбрасывал, что-то дописывал и вдруг в одной из глав, где я рассматривал действие закона отрицания отрицания при возникновении  формаций расширяющейся Вселенной, к своему ужасу обнаружил ошибку самых первых лет моих исследований, когда по неопытности я принимался анали-зировать события не в тех слоях смены состояний, и, естественно, у меня ничего не получалось – жизнь не сходилась с теорией.
Не могу вам передать, как я пал духом. Значит, вся моя по-следующая работа пошла насмарку, так как триады формаций, из-за моего просчета, в силу нарушенной очередности, полу-чили, надо думать, неправильные, может даже, противопо-ложные нужным, направленности в сменах состояний...
День я ходил сам не свой. Но к вечеру зашел в храм святителя Иннокентия и при слабом потрескивании зажженной свечи понял, что всё, что случилось, – к лучшему; надо основательнее разобраться со схемой развития, еще раз расписать ее, всё проверить и исправить ошибки в рукописи; тем более что вся-то она в то время была страниц в шестьдесят-семьдесят и по толстоте ничем не напоминала рукописных гор «Войны и мира».
Как часто бывает со мной после обвально обрушивающейся душевной паники, я с повышенным упрямстом засел за выверку схемы, все формации заново расписал в 27-ричном слое (вместо прежнего 9-ричного), и выяснил, что в текст предстояло внести сущую безделицу: такое исключительно удачное совпадение вышло при накладывании друг на друга начальных частей соседних слоев развития! Как я сейчас это понимаю, совпадение произошло из-за того, что в первых трех три-адах 27-ричного слоя обязательно заложен схематично весь 9-ричный слой; следовательно, первая подфаза нижнего слоя воспроизвела все уже рассмотренные мною формации имен-но в той последовательности, в какой шли они в рукописи; некоторая путаница была только в самом конце подфазы, где я рассматривал зарождение человеческого общества, да в названии самого слоя, проскальзывавшем в тексте то там то сям. Спасло и то, что рукопись заканчивалась на событиях человеческого царства, дальше этого дело не ушло, а то бы  я, точно, задал самому себе задачку! (Впрочем, если бы не было такой особенности в  формуле «ВЗОРа» – совпадения отдельных частей соседствующих друг с другом слоев развития, то внутри третьей подфазы каждого малого, внутреннего цикла не смогла бы зарождаться новая формация, противоположная по направленности и, понятно, укороченная по длительности. Позднее мы подробно рассмотрим механизм такого зарождения, то есть совмещения отдельных триад противоположных общественных устройств).
Ради справедливости отмечу, что более внимательное рассмотрение новой, еще на один слой развернутой схемы Большого Цикла – вот уж точно:  нет худа без добра! – привело ме-ня к выводам, к которым давно я подходил, но сделать которые так пока и не решался. На этот раз  совершенно реальной, истинной показалась идея о применении Творцом «генного перекодирования» и «клонирования» при создании Адама и Евы1.

1 Предположение более, чем смелое. Всемогущему Богу не нужны были ни «перекодирование», ни «клонирование» при создании первых людей. Но каким путем он их создал, человеческий ум понять не в силах. Известно только – с помощью логосов.

Более отчетливо выявилось коренное отличие первого человеческого рода от общества, начавшегося с первобытнообщинной формации – там мы имели, по определению В. Соловьева, «первобытного человека», еще не выделившегося «из  вечного единства жизни божественной», а здесь уже – «человек природный», жизнь которого подчинена «материаль-ному началу»... Да и много еще к каким полезным мыслям при-вела та теоретическая незадача1.

1 К полезным, но в большей степени – к ошибочным и вредным.

Неожиданно легко справился я с поправкой и прорисовкой общих закономерностей в тексте; давно так не спорилась работа – набирал я и набирал в старенький компьютер страницу за страницей; и вот уже вся рукопись на «жестком диске», и, подхваченный волной порыва, я, как в добрые старые времена, написал  несколько новых глав – набело, без рукописного черновика. И именно в эти дни приснилась мне еще одна «серия» почти уже забытого сна.
Снова уносился поезд в раздольно распахнутую степь, и далеко уже за его звеняще-грохочущим телом осталась стан-ция, где я опять чуть было не проморгал отправление. На этот раз я запрыгнул на подножку одного из последних вагонов. Дверь была заперта, но и здесь, снаружи, на крохотной решет-чатой площадке-ступеньке, я не ощущал ни малейшего неудоб-ства. Откинулся, держась за поручни, и непахнущий настой разнотравья хлестал меня по лицу и рвал выбившуюся из-под ремня рубашку.
Никакого испуга не было в душе – что до следующей оста-новки еще далеко, что в пустой тамбур может никто не выйти и что, устав, я могу сорваться с гигантской летящей стрелы. Радостно смотрел я в бесконечную степную даль, где не было почему-то ни деревца, ни кустика и только у горизонта сверкала плавленым серебром нитка извилистой реки.
Но, как это бывает во сне, в тот же миг я уже стоял возле пышущих жаром вагонов нашего поезда на неведомо какой станции, и машинист электровоза, низкорослый, в старой зама-сленной спецовке, говорил равнодушно:
– Простоим долго. Но это от нас не зависит.
Тут же, во сне, я и разгадал его слова. Видимо, совсем скоро должна будет приостановиться моя отладившаяся ра-бота. И ведь точно – всё снова совпало. Летел, летел мой поезд, пока я набирал рукопись и набело писал новые главы, но пере-читал сочиненное за компьютером, снова расстроился, пал духом – и поезд надолго застрял на неведомой станции. Уж такими невразумительными и скучными показались мне последние разделы, что я совсем сник: Господи! да это же провал! это же всё бездарно и никчёмно!..

Уже сорок лет прошло, а пронял-таки меня густющий  стыд за выпускное сочинение, в котором давал я клятву не то себе, не то моим школьным учителям, не то Богу, что, наперекор всем трудностям, пусть даже невероятным, обязательно добьюсь цели – стану поэтом. И вот – ни поэтом не стал, ни журналистом, ни писателем. Невероятные трудности меня и доконали. Мало было написать стихотворение, очерк, рассказ, надо было править всё это да править, переписывать да переписывать, пока не выброшено будет из рукописей последнее неточное, ложное слово, пока написанное не наполнится своим, особым, достойным смыслом.
Вот этого, «особого» – доработанного, законченного, цель-ного – никогда и не хватало моим торопливым творениям. Не хватало и вновь написанным и перечитанным главам «ВЗОРа». Нестройными, непродуманными, пустоватыми и страшно скучными предстали они перед воспалившеюся моею совестью. «Ничего-то, – корила она, – не можешь ты. Ладно, не стал поэтом – в них на Руси недостатка нет; не стал журналистом – они (честные) нынче отечеству не требуются; но ведь свою-то, выстраданную книгу написать тебе следовало, никто, кроме тебя самого, о твоих житейских прозрениях не поведает, – так ты и тут расписался в беспомощности...»
Так терзала меня совесть, и такою неотступною тоскою на-питалась душа, словно завтра умирать, а ровно ничегошеньки не сделано. Вот где боль нестерпимая – не дай-то Бог никому... Одна маленькая надежда тлела внутри голубым живым угольком: не бросят меня Пресвятая Троица, Господь, Богородица, окажут вечную милость Свою.

ВЗОР-26

Тогда  я еще не прочитал ставшего очень важным для меня откровения Ф.В. Фаррара, автора известнейшей книги «Жизнь Господа нашего Иисуса Христа», о том, «что тот, кто делает всё по мере сил и ищет для своих трудов благословения свыше, не может потерпеть полной и окончательной неу-дачи»; это бы откровение очень помогло мне тогда; однако ничего не знал я о нем и только-только, своим сложным путем, начинал подходить к этому знанию.
Между тем, у меня выработалось правило не ходить в цер-ковь в плохом настроении – молиться следует в настроении, в светлой радостной вере, и потому несколько часов выхаживал я свою мрачную душевную смуту по новой гранитной набережной, по аллеям театрального парка, на газонах которого свежо зеленела трава и уже почти все деревья опушились призрачной майской листвою. Переждав дни зимы, природа шла в яростную атаку, уверенно заявляла о себе, о своем праве на будущую бытийную мощь; всё сияло, ликовало и устремлялось к лет-ним дням; и лишь я один, среди всеобщей радости, брёл в скорбных размышлениях. Любой кустик верил, что через неделю-другую пустит по своим веткам молодую листву, столь нуж-ную для его наполненной новыми соками жизни, а я, венец природы, наделенный разумом и волей, оказался без будущего – никуда не годным выходил мой труд, моя главная надежда, моя спасительная листва.
Так, – думал я, пытаясь переломить отчаяние. – «ВЗОР» не получается. Слепой какой-то и бесцветный. Но ведь я-то пока еще и жив, и здоров. И что мне мешает переписать всё заново? Пусть начало отвратительно, но надо сесть за переделку. Авось что-то и улучшится. Авось на этот раз в своих писаниях я окажусь более удачливым. А сейчас – в храм; сейчас только одно – усердная молитва, тихое откровенное общение со Всевышним...
В храме святителя Иннокентия заканчивалось крещение маленького человечка по имени Алексей. Батюшка в светлых золоченых одеждах окунал его в освященную воду похожей на кубок купели, громко и четко выговаривал слова: «Крещается раб божий Алексий во имя Отца, аминь; и Сына, аминь; и Святого Духа, аминь». На младенца набросили подобие белой простыни и наложили потускневший серебряный крест, и началось таинство миропомазания. Батюшка крестил миром притихшего ребенка и после каждого крещения как бы пояснял смысл своих действий: «Печать дара Духа Святого». Малы-шок куксился, однако прилежно крепился, не подавал голоса, пока его обносили вокруг купели, и лишь когда оказался в неловких, но крепких руках отца – требовательно и громко за-плакал. Ему, взятому под опеку Духом Святым, можно было в полный голос требовать всех Божественных благ мира. Мне же, многогрешному, нужно было одно-единственное – немного, самую чуточку сил и терпения, чтобы заново переписать неудачные книжные главы и места. Об этом просил я Всевышнего перед аналоем с двумя иконами, позолоченными огненными язычками от соседних подсвечников...
Когда ладно помолишься, искренне, от всей полноты серд-ца, из храма выходишь не сам, а словно выносят тебя незримые крылья. Легко и возвышенно шагал я по зазеленевшему проспекту, и уже другие мысли были в голове.
Надо, пожалуй, признать, что отнюдь не всегда жизнь моя отмечалась безнадежным безволием; ведь денная и нощная подготовка к выпускным экзаменам обернулась же золотой медалью; ведь настойчивые стремления написать хороший материал вывели же меня в журналистскую «элиту» молодежной газеты «На смену!»; ведь отмечался же мой редакторский труд в книжном издательстве высокими наградами Всесоюзных и Всероссийских конкурсов и выставок; ведь занял же мой «Де-ловой вестник», который выпускал я много лет в «гордом одино-честве», второе место по России-матушке, вклинившись между столичными изданиями – «Литературной газетой» и «Комсо-мольской правдой»; и, наконец, хватило же мне духу более двадцати лет собирать и осмысливать самые противоречивые факты о возникновении и развитии Вселенной, Земли, бедной страны нашей.
Так что же так крепко мешает работать над нынешней книжкой, – своей, самой основной, мучительно осознанной? Сомнения в том, что открытия мои действительно истинны? Так ведь десятки перепроверок схемы ВЗОРа по житейским данным удивительно их рассеивали.1

1 Как я уже, кажется, отмечал, ВЗОР изумительно подходил для объяснения жизни материального мира и изумительно не подходил для объяснения Бытия Божия. Этого я еще не осознал.

– Предположение, что я взялся не за свою работу – за многотрудную работу философов, ученых, богословов? Но я ведь уже решил для себя, что ни на философичность, ни на ученость, ни на какие-то открытия в области религии я не претендую, а пишу так, как мне  проблема эта в данное время видится и чувствуется; пишу не для славы, а чтобы не унести с собой кое-какие, как мне кажется, важные соображения и наблюдения. – Мешают сомнения, что пишу я всё это против высшей воли, вторгаюсь в область Божественного запрета? Но, как чувствует мое сердце, как я на это надеюсь, на всё, что я уже написал и что осмыс-лил, запрета до нынешней поры не было; ведь если бы он был, работа бы полностью остановилась1.

1 Наивная самоуверенность! Работа на четвертой книге остановится, и на несколько лет «ВЗОР» снова осиротеет. Но об этом, Бог даст, речь впереди.

 –  Мешают сомнения, что не справлюсь с большой книгой? Страх перед архинеобычной темой? Так ведь страх такой в человеке пишущем совершенно неизбежен, необходим и даже полезен; только он, пожалуй, и заставляет писать по возможности лучше, добросовестнее, откровеннее; страх такой всегда в тебе, когда прилаживаешься к новому, чистому, неизмаранному пока бумажному листу. – Так что же тогда остаётся? Матушка-лень, что ли? Та самая, с виду безобидная, лень, которая готова вырядиться во что угодно, прикрыться какими угодно оправданиями – сомнениями, нику-дышным настроением, неподходящими условиями, нахлынувшими неудачами, всевозможными недомоганиями, – лишь бы на час, на день, на недельку оттянуть метаморфозы сочинительства, всегда, конечно, непростые и изматывающие?..