Слепок

Просыпаешься утром, пьешь чай за клеёнкой в цветочек,
из той самой чашки, с коричневой трещинкой по краю,
с костлявой горбинкой на ручке – поэтому лица всех
Геворков, Асланов и Магомедов
напоминают мамины сервизы из дешевого фаянса,
отлитые на саратовском заводе,
 и уже надрывный гудок с интонацией муэдзина
призывает всех правоверных исполнить долг,
а ты обжигаешься из той самой чашки,
с красным цветком на боку,
прорисованным так старательно, как будто и в самом деле
его можно найти в учебнике биологии,
и ты думаешь – так миллионы сейчас начинают свой день
за клеенкой в цветочек,
разливая из эмалированных чайников
с увядшими букетиками на бледном фоне,
 и на потолке в рассветных сумерках
выворачивают рты крашеные плафоны
с жирными васильками на белых щеках.
Здесь везде малюют цветы.

В заводских районах гудят проходные,
в станционных поселках открываются школы,
в поездах метрономы частят, ускоряя отсчет,
и надгробные плиты великой эпохи,
колумбарии тайных московских гетто
на последних окраинах спальных районов –
сталинские общаги, обшарпанные хрущовки
незаметно уводят в свою утробу
двух стриженых пацанов в расстегнутых куртках китайского производства
и сутулого таджика, несущего в целлофане шаурму.

И однажды – вчера, в позапрошлую пятницу, с тех пор уже девять лет –
ты пойдешь на работу и ровно за двадцать метров до автобусной остановки
вдруг поймешь, что этой страны давно уже нет
и идти тебе некуда.
Суетливо достанешь паспорт из внутреннего кармана –
оттуда стеклянным, остановившимся взглядом
на тебя смотрит чужое изможденное лицо
незнакомого тебе человека,
последняя фотография мертвеца,
никем не опознанного в морге,
неизвестный гражданин несуществующего государства.
Документики разрешите – они уже почуяли запах падали,
уже пришли – и только ты позволишь, только отдашь им фото –
вот уже всесильный ксерокс растиражировал тысячи плохих копий
на дверях подъездов, на столбах у автобусных остановок –
прямо на твоих глазах эти лица чернеют, покрываются трупными пятнами,
и гнилые рты усмехаются над уголовным розыском,
не постигшим изобретательность Времени.
Почему вы не искали меня вчера, когда я был с вами?
Я еще вчера был человеком,
я еще вчера мог вспомнить, кто я.
И ты, повсюду встречаясь глазами с этими черными, распухшими лицами,
станешь думать: «Господи, Господи, что мне делать? Куда мне идти?»
И вспомнишь: «Мама, мама просила сходить за хлебом», -
но хлеба в магазине больше не продают,
только улыбчивый Джанибек, вытирая пот,
жарит курочек на двухметровом гриле,
и с китайского рынка доносится «ов, сирун, сирун» и лезгинка,
 и под лимонным ноябрьским солнцем,
на некрашеной старой скамейке, пахнущей больничными простынями,
две пэтэушницы щелка;ют семечки у общаги,
под забором бродячие собаки молча доедают отбросы,
бабка везет за собой тележку,
школота пинает пивную крышку,
искренне радуясь этому дню.
И ты вспомнишь: «Конечно – можно пойти на встречу с друзьями», -
и ты вспомнишь, что не было у тебя никогда друзей.

А жена и мать так и не вспомнят,
куда и зачем ты вышел,
напишут просто: «ушел из дома и не вернулся»,
что вообще они могут помнить и знать о тебе,
если потом еще добрых четыре недели
будут мучительно соображать, где у тебя родинки,
будут спорить, какой футболки в шкафу не хватает,
будут рыться в коробке с грязным бельем.

И они никто никогда не узнают,
какая чудовищная свобода –
навсегда исчезнуть,
потеряться бесследно
под железным куполом Казанского вокзала,
на рассвете, пронизанном свистками электричек, под заплеванным виадуком
неизвестного станционного городка,
между пестрых палаток, белых улыбок, сапог и рейтузов
таджикского птичьего рынка на пятидесятом километре за мкадом,
в дворницком чулане безымянного общежития,
у холодной батареи в подвале глухонемого дома,
на кирпичных заводах Дагестана,
на стройках Нового Уренгоя,
в безымянной лесополосе у незнакомого шоссе,
в самых черных закоулках ее души –
в самых диких реальностях ее психозного бреда –
несуществующей страны, которую ты так любил,
и ты станешь ее прахом,
сухим горячим черноземом,
холодной набрякшей глиной,
ржавой водой в лесном овраге,
жженым смрадом гнилых листьев –
вода проливается мимо рта
и воздух проносится мимо легких,
ангел машинально подымает крылья,
как женщина подол,
проходя через грязь.