Ребята с нашего двора 9

  Словно кто-то в иссякающий свет детства опускает волшебный фонарь.
  И во тьме памяти зажигается круг нашего двора, где мы топчемся в валеночках друг против друга.
  Святки!
  Старательно ограждённые от сути происходящего, не ведая ничего о Рождестве Христовом и Богоявлении, мы поглощены языческой стороной святочных гуляний. Да и они скудны как…
  На этот раз нас влекут подвалы двухэтажного и четырёхэтажного домов. Подвалы эти – настоящая преисподняя: полная тьма, кучи мусора, запахи холодной и влажноватой пыли вкупе с кошачьей и человечьей мочой, зябкие окна света в выломанных рамах. В самые ясные-разъясные деньки и то не тянет нас в мрачные катакомбы подвала, а уж зимой, в морозы, в темень, что глаз выколи, – и вовсе.
  – А кто спустится по лестнице в подвал третьего подъезда, откроет дверь, снимет рукавицу, подаст руку и скажет: «Чёрт, чёрт, поиграй да отдай!» – заводит нас Славка.
  А всем хорошо известно, что подвал третьего самый страшный: запущен и заброшен донельзя! Сквозняки да привидения!
  И мы ещё только-только отходим от страшных рассказов, что несколько минут назад травили другу дружке.
  – Чёрный, чёрный лес… чёрная, чёрная ночь… чёрный, чёрный дом… чёрный, чёрный гроб… чёрный, чёрный мертвец… И вдруг какого-нибудь неискушённого мальца: «Хвать тебя за руку!» – неожиданно, судорожно, на крике, так что малец вскрикнет и резко отдёрнет руку. А уж заревит – считай, затея удалась!
  И хоть сто раз слышал эту побасенку и вот ни капельки не веришь ей, а мороз разливается по телу и, как кролик перед удавом, завороженно слушаешь «сказителя» и с трепетом ждёшь этого самого: «Хвать тебя за руку!» – и каждый раз сам вздрагиваешь…
  Мы, постарше, посмеиваемся. Мы-то знаем, что за дверью стоит и скучает Серёга Семёнов. Он надышался пыли, ему одиноко и тоскливо, но дал нам слово. Ему и самому, должно быть, страшно в кромешной тьме подвала.
  Нам страсть как хочется, чтобы в ад спустилась одна из девчонок: то-то визготни случится!
  …А я в прошлом году попался на удочку. Спустился. Снял рукавицу. Протянул руку и, насмелившись, прошептал в темень: «Здравствуй, чёрт!» И тут же мою руку цепко охватила чья-то рука и неизвестный голосом Серёжки заорал: «А, попался! Счас я тебя слопаю!» Подождав, пока обморок докатится до пяток, я выдохнул облегчённо: «Ну и дурак, Сёмка…».
  – Чего-о-о? – тянет Сёмка. – Трусы-то сухие?!
  Я досадливо отмахиваюсь и бегу вверх по лестнице к светлому квадрату выхода
  Так это мы, мальчишки, а Оля Онучина, а Маничева Зоя?.. Только не Танька Власова… Та ещё и кирпич по дороге прихватит. И метнёт, пожалуй, если что в «чёрта». Чертовка девка!
  А вот чёрные-чёрные, глубокие-глубокие глаза Лёльки, нашей любимицы… Ух, как они распахнутся, ух, как она заверещит!
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………
  – Дураки! Вот дураки! Вот дураки-то!.. – выдыхает в ладони  Оленька и быстро бежит к своему подъезду… А в наших ушах ещё долго стоит отчаянный крик из подвала. А через минуту из преисподней задумчиво выходит сконфуженный Серёжка:
  – Уж не могли кого другого… – бормочет он. И мы долго молчим, потому что черноглазая Оленька многим из нас тайно нравится.