Зима нашей любви

***

 А та зима особенной была.
 Снег вышивал узоры белой гладью.
 Земля была нетронута бела,
 как мною ненадёванное платье,

 подаренное девочке чужой,
 уставшее висеть в шкафу нелепо.
 Зима кружила шалью кружевной,
 как будто в небо вырвалась из склепа.

 То было много лет назад тому.
 Мы шли и шли сквозь снежные завалы.
 «А пирожки горячие кому?» -
 звучало на углу и согревало.

 И снова снег, бесшумный и большой.
 Доверчивый, не ведающий злого...
 А вот кому тепло души чужой?
 Недорого, за ласковое слово.


***

Во всём такая магия и нега,
что кажется, я в сказке или сне.
Как дерево, укутанное снегом,
стою и тихо помню о весне.

Хранит души невидимая ваза
всё то, что недоступно-высоко
и неподвластно ни дурному глазу,
ни жалу ядовитых языков.

О только б не рассеять капли света,
не расплескать в житейской мельтешне
и уберечь, как за щекой монету,
как птенчика, согретого в кашне.

Вспорхнул под видом птицы тихий ангел,
слетели кружева с берёз  и лип,
и мир, который виделся с изнанки,
явил мне свой иконописный лик.
 

* * *

Как хлопьям снега, радуюсь стихам.
Я их тебе охапками носила.
И мир в ответ задумчиво стихал,
поверив в их бесхитростную силу.
 
Был каждый день – как новая глава.
Мне нравилось в шагах теряться гулких
и близко к сердцу принимать слова,
что бродят беспризорно в переулках.
 
Их мёрзлый бред отогревать теплом
единственно нашедшегося слова,
и дальше жить, мешая явь со сном,
во имя драгоценного улова.


* * *

 Эти ступеньки с лохматой зимы,
старые в трещинках рамы.
Как затыкали их весело мы,
чтобы не дуло ни грамма.
 
Наша халупа довольно нища.
Просто тут всё и неброско.
И далеко нашим старым вещам
до европейского лоска.
 
Но не люблю безымянных жилищ,
новых обменов, обманов,
пышных дворцов на местах пепелищ,
соревнованья карманов.
 
Там подлатаю и здесь подновлю,
но не меняю я то, что люблю.
 
Ближе нам к телу своя конура.
Как мы её наряжали!
Да не коснётся рука маляра
слов на заветных скрижалях.
 
Стены в зарубках от прошлого дня...
Только лишь смерти белила
скроют всё то, что любило меня,
всё, что сама я любила.

Чужд мне фальшивый гламур и бомонд.
Чур меня, чур переезд и ремонт!


***

Лето оземь ударилось яблоком,
и оно сразу вдребезги — хрясь!
Обернулось нахохленным зябликом,
лица листьев затоптаны в грязь.

То, что с облака сыпалось золотом,
пропадает теперь ни за грош.
Веет холодом, холодом, холодом,
пробирает нездешняя дрожь.

Я живу, не теряя отчаянья,
мои пальцы с твоими слиты.
В мире хаоса, мглы, одичания
мне не выжить без их теплоты.

В неизбежное верить не хочется — 
заклинаю: пожалуйста, будь!
Всё плохое когда-нибудь кончится,
уступая хорошему путь.

Если ж край — то тогда — не ругай меня -
я сожгу своей жизни шагрень,
чтоб согреться у этого пламени,
чтобы ужин тебе разогреть.

И когда дед Мороз из-за облачка
спросит - как тебе? — в злую пургу, -
не замёрзла? - отвечу: нисколечко!
И при этом ничуть не солгу.


* * *

 Обошла весь город – себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.
 
Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне...
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.
 
Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде...
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.
 
И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, –
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.
 
Я нажала – и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот...
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.


***

Этой песни колыбельной
я не знаю слов.
Звон венчальный, стон метельный,
лепет сладких снов, 

гул за стенкою ремонтный,
тиканье в тиши,–
всё сливается в дремотной
музыке души. 

Я прижму тебя, как сына,
стану напевать.
Пусть плывет, как бригантина,
старая кровать. 

Пусть текут года, как реки,
ровной чередой.
Спи, сомкнув устало веки,
мальчик мой седой.


***

Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.

Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.

И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.

Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,

за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было. 


***

Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...  
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.

Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.

Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.

Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.


***

Снег идёт, такой же как всегда,
и опять до боли незнакомый.
Кружится ажурная звезда,
тайным притяжением влекома.

И её не жалко небесам
отдавать на волю, на удачу...
Узнаю снега по волосам,
по которым мы уже не плачем.

Не с чужого — с близкого плеча -
плечи свои кутаю одеждой,
теплотой домашнею леча
то, что ветхой не спасти надеждой.

Строю свой дворец-универсам,
как бы он ни выглядел убого,
и как в детстве верю чудесам,
что в мешке у ёлочного Бога.


***

Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.

Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари,
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход — изнутри.

Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,

когда все маски и личины
оскал покажут бытия -
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.

Но даже там где нет надежды -
моя любовь тебя спасёт.               
Где утешенье безутешно,
она одна осилит всё.


***

Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.

О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля - холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы - мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.

Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.

Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.

Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.

Я вижу, как с тобою вдаль идём мы
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.

***

Жизнь сменила пластинку, сменила начинку,
и меня отдаёт то и дело в починку,
словно тришкин кафтан на покрой.
И порою мне чудится, грезится, мнится,
будто здесь за меня доживает двойница,
органично вошедшая в роль.

Так что вы, увидав меня – очень не верьте...
Это всё лишь побочки моей недосмерти,
что со мною теперь визави.
Лишь во сне и в стихах я как прежде живая,
по кусочкам себя неумело сшивая,
под всеобщим наркозом любви.

Скоро будет пять лет, как всё тянется сон тот…
Я ушла за тобой сквозь просвет горизонта,
не поняв это сразу сама.
А теперь в этом месте сгущаются тучи,
словно ждёт нас всеобщий конец неминучий…
Впереди неизбежность: зима.

***

Зима бывает так нежна,               
что выхожу, полуодета.
Зима не так уже страшна,
когда в крови осталось лето.

И счастья райского птенец –
смотри – на мой балкон слетает
и говорит, что не конец,
что снег в душе ещё растает.

Необратим любви процесс.
Зима – лишь маска от ковида.
А если снять её с небес –
там светится звезда Давида.

Блеснёт улыбка между туч
как преждевременная милость...
Ну покажись же, ну не мучь!
Там где-то счастье притаилось.

Одежды тёплые тесны,
в надежды хочется одеться.
Как сладко в холод ждать весны,
которой никуда не деться.

***

Снег падает, как в мягкую постель.
Нежны, но холодны его объятья.
Мой новый год без пиршеств, без гостей,
без ёлки и без праздничного платья.

Черствеет ненарезанный батон,
не стынет студень или гусь на блюде.
Фужеров звон, не знающий, где он...
Зачем всё это, раз тебя не будет.

Но ветка мне в окошко постучит,
но птица на балкон ко мне заглянет.
Моя любовь немножечко горчит,
ей ни к чему демонстративный глянец.

Люблю я эту ночь и свой ночлег,
который на мечту мою ведётся.
Как мягко стелет этот белый снег...
А спать мне всё равно ведь не придётся.

***

Любовь — не огонь, это воздух.
Мне пусто везде, где не ты.
Ты с неба был послан и воздан,
с тобой мы навеки слиты.

Стихия как будто смирилась,
свернулась в пушистый клубок.
Ты – Бога великая милость.
Как сладок был сон и глубок...

И вот улетучилось дымом
то, что приручилось навек.
И тянем мы руки к любимым,
и лица целует нам снег...


***

Мой единственный и мой тайный,
я проникну в твой мёрзлый край,
пусть не катаньем, так катаньем
на салазках, в каких был Кай.

В сне горячем, тобой согретым,
я врываюсь, от слёз слепа,
и взрываются все запреты,
разрушается скорлупа.

Слов молочность, алмазов млечность
я мешаю в своей крови
и холодное слово «Вечность»
заменяю на жар «Любви».

Не сковать речи рек морозом,
слышу всё, что ты говорил.
И опять расцветают розы,
что когда-то ты мне дарил.