Археология путей и сообщений

***

Девять недель с половиной, наверное,
     это для долгой, счастливой,
а для обычной достаточно и четырёх,
чтоб познакомиться и разругаться могли вы
с самой красивой и умной из этих
     брюнеток, блондинок, дурёх.

Если глубокое чувство, как обморок,
     дольше обычного длится,
и с каждым днём ты всё меньше и меньше похож
сам на себя и, как месяц, худой, бледнолицый,
в липком тумане с ножом одиноко,
     пугая прохожих, бредёшь,

значит, ты выпал не то что в осадок,
     а вышел из лунного цикла
и под воздействием нейротрофинов и звёзд
всё принимаешь как есть, что бы там ни возникло –
даже обиду и глупость чужую
     используешь в собственный рост.

Только от этого толку немного
     и радости нету ни капли –
весь этот опыт готов променять на одну
встречу внезапную, как новогодние залпы,
что так рассыпали сверху на голову
     жёлтых салютов копну.


***

То, что я здесь и сейчас, и целую тебя –
Это не сон, даже если он снится обоим.
Может, ещё один шанс одолжила судьба
Ночью услышать безумных сердец перебои.

Я не хочу, не хочу причинять тебе боль:
Мы ничего изменить в этой жизни не можем –
Я изменю тебе утром с работой любой,
Ни на секундочку не задержавшись в прихожей.

Ты веселишься, мой свитер надела – зачем?
Он был большой, когда я ещё бегал подростком.
Если понравился, то забирай насовсем –
Я в нём казался себе недостаточно жёстким.


***

Ты можешь быть, а можешь и не быть,
Искать и находить, найти и не сдаваться,
Бояться полюбить – и полюбить паяца.
Игра проиграна – и не помог гамбит.

Что правдой быть могло, что будет ложью впредь?
Под сакурой саке – или под вишней водка?
Обрушился на сад град страшный, но короткий.
И можно пить. И невозможно петь.

А вишня – выжила. Что вишне вешний град?
Непрошеный и бешеный дурак,
Не враг, а друг, возможно, даже лучший.

Цветам обиженным страшнее во сто крат
Холодный душ дешёвых передряг,
Черёмухи кокетство и удушье.



***

Шарманка-шарлатанка
НудИт и нУдит боль,
А я по тёмной улице
И поперёк, и вдоль

Хожу, для всех потерянный,
Богами и людьми
Во всех делах обманутый.
Хоть месяц отломи,

Просплю весь день разбойником,
А ночью не усну.
По будням и по праздникам,
Всю зиму и весну,

И летом, даже осенью, –
Никто и никогда
Так не любил бессовестно
Пропащие года.


***

Мне так понравилось, что можно
Тебя в себе нарисовать,
Отождествить неосторожно
И в губы так поцеловать,

Что абсолютно не удастся
Единый организм опять
На независимые царства
Усильем воли разорвать.


***

На таком плато широком
горизонт – неисчерпаем,
так широк, что ненароком
глубину его пронзаем
и выхватываем взглядом
исчезающие крохи,
кажется – настолько рядом,
что порежешься на вдохе.


***

Ещё не высушив промокший скарб дорожный –
а фотоаппарат достать из рюкзака
и выставить фотоальбом неосторожно
для всех, для каждого. С какого огонька

набраться наглости и написать: в России! –
как будто уезжал за тридевять земель,
как будто ждут тебя, как будто бы просили,
откуда сообщать, надолго ли отсель?

Не так и далеко и ненадолго ездил,
и можно рассказать, и можно позабыть,
зачем и почему.

Подумал невзначай, что очень может быть,
среди больших созвездий,
горит и горяча кому-то, но кому?


***

Всю ночь ходил вокруг палатки
и ветки мелкие ломал.
Наутро, вывалив манатки,
всё сетовал: рюкзак твой мал.

Взвалив на плечи свой, огромный,
шёл через чащу напролом
и этим кабана напомнил
с обломанным в боку копьём,

которого пытались греки
от Калидона отогнать –
но сосчитала на орехи
от вепря греческая знать.


Сократ

Он целый год вокруг
да около шагает,
беседует и вдруг
на месте застывает,

стоит, раскрывши рот,
чуть приподнявши ногу –
и кажется, вот-вот,
ещё совсем немного,

он, наконец, шагнёт,
зевнув, опустит руку,
и мысль опять умрёт –
на этот раз от скуки.

Но он стоит и ждёт
и мысль не отпускает,
смешно раскрывши рот,
живёт – не умирает.


***

Так мало народа пришло на доклад –
Как будто Гомер устарел.
А гнев, а обида в груди не болят –
Насытились музыкой стрел?

Копьё аргумента научной статьи
Пробьёт равнодушную бронь
И вскроет проблему как внутренний стиль –
Ты только добычу не тронь.


Микросхема

Хотя бы что-нибудь большое
Или тяжёлое, а то –
Наваливаешься Левшою
И впаиваешь в решето

Какую-то мадам Петрову
Под бок такому же Петру
Под грохот этот, шум портовый,
Кровоточащий поутру.

Безрезультатно жалом тычешь
В расхлябанную колею –
Вот так и слепнут сотни тысяч,
Цепляясь к инобытию.

Но ей, мятежной, нет покоя –
Пока отсутствует уют,
Ничтожной капелькой припоя
Подвижницу не прикуют.


***

Вместо храма вход в подземный мрак –
В Ленинграде строили не так:

Не вычерпывали грунт из-под земли,
А всем городом в канавы заползли,

Лапоть-Ваня, деревенский дурачок,
Комсомолку как морковку уволок,

Понаехали заморские спецы,
Заценили всенародные дворцы –

Или там, во тьме египетской зимы,
Помогают катакомбные псалмы?


***

Он курил в Эрмитаже у старых икон,
пробегая расстрельные списки
озабоченным взглядом – так много имён,
как назло, ни одной одалиски,

а вагоны как годы – летят под откос –
впрочем, нужно пройтись и проверить,
как безумную вахту беззубый матрос
проворонил, шатаясь у двери.

Запотевшие пальцы опухшей руки
теребят заскорузлый окурок:
– Как ещё малочисленны большевики,
а уже нэ хватает тужурок.


***

Евро скоро снова станет сорок,
   И зарплату повысят опять,
   Но тяжёлый коричневый морок
Лампой Алладина не унять.

Неизвестно, как ещё надолго,
   И какой обернётся бедой
   Симферопольский шарик над Волгой,
   Севастопольский вальс над Невой.

Как уже давно предупреждали:
   На заре ты её не буди –
Потому что сам не знаешь: та ли
Ярость благородная в груди.


***

После Освенцима писать стихи –
не самый действенный из всех
возможных способов спасать, но грех
не попытаться. Чем стихий-

ный митинг лучше марша златопёрых
рифм-попрыгунчиков, затей-
ников лихих, наездников, которых,
порой, так хочется задей-

ствовать в повествовательном ключе
бюрократической машины?
А то иначе этот стиль мышиный
не оживить уже ничем.


***

Нет, не скажу, Жуковский,
Что для меня – Мандельштам,
Но квасом ему московский
Не показался штамп

Нащокинского переулка,
Где щёки надув как удав,
Высвистываешь барабульку –
На Кунцевском – в кенотаф:

Не по Казанскому броско,
А Гоголем бил глагол
Голой skyboard Brodsky –
Из вены Невы в "de-Gaulle",

Мимо бы Рима, биржи –
Марину напоминай
Выцветшему Парижу,
Елену, как Менелай,

Терпкого Пастернака,
Лермонтову тетиву,
Из омертвелого мака
Анну Ахматову.


***

Мне кажется, что я сошёл с ума:

не слышу речи – вижу, как руда
с большим трудом наружу выползает,
как сыплется извёстка изо рта,

как кирпичи летят в бурду сырую,
раствор кладут, и на досках пируют,
а под досками княжеская рать.

Так брёвнами вымащивают гать,
так грязью мажут – вон, и цепь несут
и гирями отвешивают пуд.

Не вижу сути – слышу, как из недр
гул отдалённый быстро нарастает,
и трос гудит, и трескается кедр.



***
                «Четверг, половина седьмого»
                Вера Степанова

Четверг, половина седьмого,
Ещё ни жива, ни мертва,
По краю предела земного
Плывёт как корабль голова.

И виден дрожащий немножко
Мной не воплощённый мираж,
И всё, чтобы не понарошку,
А стал настоящим, отдашь.

Галина Сергеевна Гампер
Всю рукопись правит – и флот
Под рифмы, хореи и ямбы
На дно, чертыхаясь, идёт.


***

В галерее "Сарай" (сад Фонтанного дома,
Двор с Литейного) два раза в месяц ЛитО,
Вход свободный, однако разбег молодому
Преграждает невидимое решето.

Двери настежь для всех, клуб открыт для любого
Молодого поэта – за малую мзду:
Нужно знать волшебство самого водяного,
А иначе утонешь в Фонтанном Саду.

Увлечённый безумной игрою сирены,
Ты взорвёшься сиренью, но не насовсем,
И рассыплешься прахом серебряной пены,
Заколдованным големом гидросистем.


***

Походишь годик, а то и два
В какое-нибудь ЛитО не то,
Научат крику едва-едва,
А критикуют за чёрт-те что:

За сбои ритма, за то, что ртом
Невыговариваемый вал
Украл у Моцарта камертон,
У Лейбница – арифмОметр взял

И не уносит. И не уснуть
Под набегающий рёв волны.
На рифах рифм прикорнут чуть-чуть –
Зато как чайки парить вольны.


***

Понимаю, что прельщало
в несуразных этих строчках,
подвернувшихся нарочно
и застрявших как попало, –

но с каким предубеждением
обхожу за километр
эти изверженья, прежние,
возмущающихся недр –

не известно же заранее
по движенью литосфер
то, что выйдет – это сверх-
проявление сознания.


***

Больше никаких любовных писем,
только sms-ки в телеграфном
стиле – без тире, без точки... просто
пауза, бессмысленное "мбда" –
потому что, если независим
в выборе любом и равноправном,
можно сочинить и девяносто,
сто стихотворений без труда.

Весь вопрос, как удержать словами
то, что так и просится на волю
вырваться – жестянкой разболтались,
ни по ком трындя из озорства.
Как бы их, не зря, ни отливали,
лишнее бы что ни откололи,
чем бы не утешились покамест,
а запоминаются E2.


***

Я теперь, Евтерпа, не завидую
Лирикам цветного хрусталя,
Укрываюсь рваною хламидою,
Как горючим пухом тополя.

Отчего же чувства так порывисты,
Мысли как телеги тяжелы,
Из груди простуженные высвисты,
Кружево из пепла и золы.

Кажется, всю жизнь бы так и топали,
Слышу то ли шёпот, то ли стон,
Будто плачут вдоль дороги тОполи*
По тебе, беспутный Фаэтон.
_____
* по легенде, после гибели Фаэтона его сёстры превратились в тополи (жен. род – церк.-слав.)


***

В тот самый момент, когда кажется – всё:
на всё, что задумал, на то и решился,
и ветер в открытое море несёт,
и парус, как наволочка, округлился;

И в этот момент, когда кажется: миг –
и недостижимое осуществится,
и можно успеть между скал напрямик
пройти там, где только что крикнула птица.

И что это было, и кто нас вознёс
так непредсказуемо остервенело
под самые веки трясущихся звёзд?
И вытер утёсы тряпицею белой.


***

Так тревожишься о будущем, как будто
жмёшь и можешь силой мысли изменить
колебание, дрожь стрелки – между брутто
долга и ничтожным нетто только нить,
а вся цепь стальная полуночных, долгих
размышлений у потухшего огня
в неприятных разговоров кривотолках
лишь мышиная плебейская возня –
шум и гам на форуме – в эфире рифмы
чуткой отдаётся лёгким ветерка
дуновением, но двери затворив, не
сможешь больше ничего наверняка
разрешить, пока созревшие снаружи
вздохи ветра не насытятся вполне
всем, что им сопротивляется, разрушив
неуместные сомнения во мне.


***

Невозможно ничего из ниоткуда.
Почему же часто думаю о том,
что так хочется какого-нибудь чуда,
а не «дважды два четыре» – там, потом,

чтобы осторожно все изгибы,
червоточины, расщелины до дна
затопило так, чтобы ни зги бы,
даже трещинка была бы не видна –

как бы всё развёрнуто наружу,
и по капельке сочилось изнутри –
неужели и тогда не обнаружу,
почему сейчас молчат календари.


***

Настраиваюсь на Сириус,
На альфу Большого Пса.
Полощутся синим пламенем
Темнеющие небеса.

На восемьдесят и восемь
Созвездий распотрошён
Недавно ещё загруженный
Животными небосклон.

В заброшенной ими клетке
Не нужен супергерой,
Страдающий звёздный вестник,
Обвешанный мишурой.

Не каждый ещё уверен,
Что звёздный десант в пути.
Большая собака воет –
Что каждого не спасти.


***

В моём окне волнуется берёза,
ладонями зелёными берёт
крупинки неба – небо не берётся,
не лепится из голубых пород.

На глупые-глубокие вопросы
иголками неравнодушных звёзд
царапает по кожице белёсой
простой ответ на языке берёст.


***

Я сумею поделить корабли на лошадь,
Объегорить как никто дурака не мог.
И пускай мои суда Посейдона морщат –
Буду по морю ходить, не макая ног.

Показать на пальцах рук принцип умножения,
Разделения на всех счастья и огня,
Вычитания беды – более ли менее
Могут Кадм и Прометей, а теперь и я.

А без азбуки богов греки как котята
Ищут, где у Геи грудь – всю исколесят.
До сих пор тут Пифагор по Кротону катит –
Не расстанусь я с веслом. Не вернусь назад.


***

Если повезёт – хвала судьбе.
Добрые врачи на современном
Оборудовании
и на тебе
Проведут свои эксперименты. 

Создадут немыслимый уют:
Всё, что нужно – лишь бы полегчало,
Всё, что было – заново пришьют.
Даже то, что не было в начале.

Даже если не желал принять
В дар такой апгрейд необычайный –
Всё равно садишься на кровать,
Оглушённый и ведомый тайной.   

И не хочешь снова на потом
Оставлять, что так болит и плачет,
Сгрудилось и бьётся под ребром –
Выпрыгнет и так
или иначе.


***

Если не ускорять события специально, то
колымага ещё до Киева довезёт. А то

и до Рима додребезжит. Упрётся капотом в край.
А потом мотор вдруг замрёт. Подумаешь: вот он – рай.

Отчего голубую чашку, перевернув вверх дном,
опускают на блюдце в сумерках, а не ясным днём?

Потому что так проще, видимо, протыкать иглой
оцинкованный старый кузов, ржавый, совсем гнилой;

и насквозь просвечивает, как мелкое решето.
Если дождик пойдёт, то что будем делать? Что?


***

Как всегда, надеешься на лучшее,
а не можешь даже хорошо
разобраться: в барабан по щучьему,
или же куда-нибудь ещё,

по какому-нибудь по желанию,
по велению домашних сил –
крутится всё это, недосданное
по неупущению в утиль?

Хорошо, что кислород достаточно
бережный в стиральном порошке –
не хотел бы все твои заплаточки
обнаружить в мусорном мешке.


***

У меня на кладбище в этом году
появилось много могильных камней.
Я сложу все вещи в котомку ту –
ту, с которой ты вышла тогда ко мне.

В этом доме верил: умру патриархом,
окруженный внуками и детьми.
Но недаром ворон дорогу накаркал –
корабли царей отойдут до тьмы.


***
                Е. П

Ради радости, ради веселья,
сумасшедшего шума реки
заплетала в гирлянды Офелия
одуванчики и васильки,

продиралась сквозь цепкие ветки,
расцарапалась в кровь о сучки,
и как будто для яркой расцветки
оставляла висеть лоскутки,

не дыша, подошла на полшага,
с интересом взглянула на ртуть,
и почувствовала, как влага
беспощадно ей давит на грудь,

наклонилась вперёд и всмотрелась,
как там два лягушонка плывут,
и за ними, почти что не целясь,
устремилась в большой изумруд.


***
                П. С.

Веселее, веселее, веселее, друг.
Над рекою белый облак. Чернота вокруг

Как рубашкой облегает. А ещё вчера
Над кушеткой в белом танце плыли доктора.

Полоснул по опоздавшим перочинный нож.
Если всех не сосчитаешь – больше не уснёшь.


***

В каком бреду переплелись дороги?
Билеты продавал бомж привокзальный,
С глотка последнего заика криворогий.
Путь добрый пожелал, дымя, каналья!

Теперь не разгрести паучий ворох –
Археология путей и сообщений!
Случайный штамп на подорожной дорог.
Свободная любовь накинула ошейник.


***

Из пластмассовой коробки
Шашки высыпал на клетки –
По картону зашуршали
Пустомели-казаки.

Рассчитал на чёрный-белый,
Каждому вручил винтовку
И расставил вдоль обрыва
По шеренге на расстрел.

Чуть прицелился, подкрался,
Пальцем средним щёлк в затылок –
Сокол белый через поле
На разведку полетел.

Пусть один он и не воин,
Только Один его знает:
Долетит до середины
Или в речку упадёт.

Если по лбу целовальник
Пришибёт его стаканом,
Он достанется на ужин
Чёрным воронам-врагам.

Или как герой поддатый,
Шашкой вдугаря сверкая,
Всю пехоту разметает
И взберётся на коня.


***

Твоя вина очевидна,
но в чём она, ты не поймёшь –
потому что только боги знают,
мог ли ты хоть что-то изменить.

Неужели, расставляя шашки,
и меняя правила ходов,
кто-нибудь когда-нибудь
хотя бы на мгновенье

поинтересовался, каково
быть фишкой – потому что шашка
может быть не только битой,
но и быть.


***

Фокусник! Ведь я тебя замучу,
Пылкими речами заморочу.
Ты не любишь умных почемучек,
Только злишься на вопросы очень.
 
Все волшебные слова твои запомню.
Папа говорит, что твой цилиндр
Можно вырезать из чёрного картона,
Галстук тоже, чтобы выглядел солидно.

В самую огромную коробку –
Из-под телевизора – залезу.
Ничего, что я ещё короткий –
Я зато для фокусов полезный!


***

Этот праздник великого детства
обещал нам горы шоколада,
апельсинов глобусы оранжевые
и подарков долгожданные свёртки,
лимонада реки до икоты
и бенгальских искр ожоги огненные.


***
                Г.С. Гампер

Потихоньку тронешься – и всё,
Дальше только рельсы и столбы,
Ты же понимаешь: не везёт,
Даже если едешь... Стало быть,

Нужно хоть в окошко посмотреть,
Как столбы мелькают чередой,
Перечёркивая проводом на треть
Окоём окна полупустой.

Электричке-дурочке не лень
Перетаптываться на ходу
И бренчать такую дребедень
На ухо, что я с ума сойду

Прежде, чем доеду. Оглушат
Переклички ранних поездов –
Растолкаются друг с другом: что,
не рад?
Или, как обычно, не готов?