годы скитался, скоро мне двадцать пять

годы скитался, скоро мне двадцать пять.
долог был путь, к могиле твоей приведший,
только с лица дорожную пыль стирать
дольше еще. потому и не стоит мешкать,

много рассказывать: я торопился жить,
старался заполнить все пулевые бреши
иными ветрами, реками. дом забыт,
и память моя изломана, словно ветошь

чужими ладонями, теплыми как огонь,
закатами и полями, давно отцветшими.
себе говорю, мол, хватит уж, охолонь,
швов и заплат на подошвах не станет меньше.

быстро старею. как и мое тряпье -
вся моя жизнь перелатана-перешита.
нет, я не жалуюсь, просто искал предлог
поведать тебе о том, что уже отжито:

нашего дома не отыскать на картах,
наши друзья - кто предал, а кто в могиле,
те, с кем дурачились мы на последних партах
в партии маются скукой, порой насилием.

война оказалась не худшей из наших бед,
после нее столько грязи и боли видел -
с лихвой бы хватило на тысячу смутных лет.
мир не стоил того, чтобы ты погибла.

тебе никогда не исполнится двадцать лет,
не станешь счастливой женой и хорошей мамой.
на камень надгробный падает лунный свет...
ушла ты достойно, родная, но слишком рано.

я годы скитался, людей не желая знать,
стремился забыть, раз исправить ничто не волен,
мне через пару месяцев двадцать пять,
но до сих пор просыпаюсь на поле боя,

пытаясь спасти, желавшую всем добра,
светлую девочку в красном потертом френче...
в моих волосах достаточно серебра,
но вспоминать о войне мне ничуть не легче.

время безжалостно и беспощадно к нам:
ты навсегда останешься юной Фрейей,
я же останусь насмешкой седым годам,
живя всем назло и в пыли дорог старея.