Пять дней

 Мы город на рассвете покидали,
Июль сорок второго. Пять утра.
И в ручейки журчащие сливались
Мужчины, женщины и детвора.

А за моей спиной вещей котомка
У деда с бабушкой одежд узлы,
Еще тележка, помню, в ней поклажа:
Машинка «Зингер» и чуть - чуть еды.

Старух и стариков не видно было.
Куда им! Трудный путь не одолеть!
Но всем, и мне мальчишке – семилетке,
В дороге этой надо все стерпеть.

Мы шли за Дон. Он водная преграда,
Уж через Дон фашисту не пройти,
Лишь до него добраться было надо,
И нам туда всего дней шесть пути.

Так верили, наивные мы люди,
Что немец через реку не пройдет,
Но ведь никто нам говорить не будет,
Что фрицы уж давно ушли вперед.

И мы шагали молча по дороге,
Не зная, что нас дальше горе ждёт,
Мы просто от фашистов уносили ноги,
Куда идем, сам черт не разберет.

А рядом с нами шли солдаты,
На нас совсем не весело смотря,
Но командир у них был очень строгий,
Орал на всех и весь был из себя.    

На бабушку грозился пистолетом,
За белую косынку у неё,
Она войска демаскировала этим,
И обещал он расстрелять её.

И мы тогда свернули в лес соседний.
Какого лешего на нас орать?
Не драпать командир от немцев должен,
А драться с ним и город защищать.

Так говорили старики не громко,
И, видно, вовремя свернули в лес:
Там на дороге взрывы, стоны, крики,
Туда два «Юнкерса» -  стрелой с небес.

О, боже правый! Что там только было!
На это просто так нельзя смотреть,
Увидев столько раненных, убитых,
Живым от страха можно умереть.

Такой ценой давалось это бегство,
От злобного и лютого врага!
На той дороге оборвалось детство,
Ушло по ней куда – то навсегда.
   
Мы топали три дня, ночуя в поле,
В лесу -  нельзя, съедали комары,
Идти старались утром, по прохладе,
А днем в тени спасались от жары.

Но на четвертый день идут солдаты.
«Куда идете?» - говорим: «На Дон».
«Там давно немец» - нам в ответ ребята –
«И весь этот район им окружен».

Они ушли. Куда, зачем – не знаем.
Да и не надо нам про это знать.
«А нам как быть?» - мои деды гадают,
Куда податься и чего искать?

Искать село, к которому прибиться,
Ведь беженцы не новость на Руси,
К хозяевам каким-нибудь проситься,
Глядишь, и примут, господи спаси.

А утром снова топать по дороге
Хотя идти совсем невмоготу,
На пятый день мои устали ноги,
И голодно, я очень есть хочу.

Такая испокон изгоев доля:
Усталость, голод, холод и жара,
Да и другого для народа горя,
Досталось от фашистов в те года.

Но мы идем. А утром из-за леса
Поднялось солнце и вокруг светло,
И, ввысь уйдя, туманная завеса,
Открыли нам какое-то село.
 
Обрадовались этому, конечно,
Найдется крыша здесь над головой,
Дед говорил, все будет здесь чудесно,
И будет у нас угол и покой.

Но «Гоп!» не говори, пока не прыгнешь,
Пословица не в бровь, а прямо в глаз,
Хоть были мы почти уже в селенье,
Как слышим лязг железа сзади нас.

Там позади, на той большой дороге,
Которою мы только тихо шли,
Ползёт, гремит колонна танков немцев,
С крестами на боках своей брони.

А впереди, на улице, сходилась
Толпа одетых празднично людей:
Три старика с седыми бородами,
Девицы, бабы,  несколько парней.

                Украинская с вышивкой одежда,
На стариках широкие штаны,
У девок из венков свисают ленты,
А у парней -  с гармошкой сапоги.

А впереди, вся в белое одета,
Но в очень ярких красных сапогах,
Стояла женщина и пышный хлеб держала,
На рушнике, на согнутых руках.
 
А танки, воя, въехали в селенье,
И, вынырнув по пояс из брони,
Их командиры радостно взирали
На ту ватагу, с хлебом впереди.

Тут сзади вдруг подкрался мужичишка
И нам: «Тикайте видсиля швыдчей,
Вы, беженцы, покой тут не найдете,
А горя хватите от сволочей».

Он нам сказал, что близко есть деревня,
Дворов, наверное, так двадцати,
Она стоит в сторонке, в захолустье,
И деду рассказал, как к ней идти.

Потом принес краюшку хлеба,
Картошки сваренной и огурцов,
Перекрестил, сказал: «Ступайте с богом!»,
Сам тенью за плетень, и был таков.

И мы пошли, себя превозмогая,
Хоть было около восьми утра,
Надеялись до вечера добраться
До этого заветного села.

В тот летний день не так полило солнце,
И отошла несносная жара,
Но впереди крутой подъем был в гору,
На нём нас караулила беда.

Мы часть горы с трудом преодолели,
Вспотели и присели отдохнуть,
И тут увидели велосипеды,
На них фашисты в гору держат путь.

Подъехали. Один остановился.
Здоровый гусь, но, видимо, устал,
Проехал полгоры и задохнулся,
И хочет, чтобы дед его толкал.

Но дед мой невысокого росточка,
И худенький, короче, не силач,
А эта красномордая бандюга
Орет, чтобы его толкали вскачь,

Его соратники над ним хохочут,
Гляди, нашел в лошадки старика,
Они педали крутят, он не может,
Его тащить, уж лучше бы быка.


А может, и над дедом хохотали,
Что из последних сил его толкал,
Да только, как его не подгоняли,
Он выбился из сил и в пыль упал.
…
Фашисткий боров, жирная скотина,
Крича, схватил свой велодрандулет,
И потащился в гору за своими,
А на дороге -  неподвижный дед.

Как передать теперь в рассказе чувства,
Что испытали на горе тогда?
И ненависть к врагам, и боль, и слезы,
Запомнились на долгие года.

Дед приходил в себя, и, слава богу!
Наверно был с ним тепловой удар,
Но время, когда был он без сознанья,
Для нас тянулось, как сплошной кошмар.
      
                И, отдышавшись, снова в путь дорогу,
Куда она, родимая, ведет?
Закончим ныне мы свои скитанья,
Когда же, наконец, нам повезет?

И к вечеру, почти что на закате,
Пришли куда стремились, в то село.
Оно нас приняло, хотя не сразу,
И жить в нем было очень тяжело.

Ведь чужаков не сразу принимают
И надо время, чтобы стать своим.
К тебе привыкнут, ты их всех узнаешь,
Потом и станешь людям как родным.

Я помню до сих пор деревню эту,
В ней было двадцать два двора:
Три мужика, да бабы и старухи,
С десяток старичков и детвора.
 
Мы покидали город на рассвете
И было нам всего шесть дней пути,
Из них мы пять всего преодолели,
Ну, а шестой мы не смогли пройти.









……