Нет повести печальнее на свете, чем о моих Ромео и

В  моих  руках  семейный  снимок.
Смотрю  в  глаза  своих  любимых
мужчин  и  женщин,  и  детей -
родных  по  матери  моей.
Они,  застыв,  стоят,  сидят
и  молча  в  камеру  глядят.
Ладонь  фотограф  поднимает -
следить  за  «птичкой»  предлагает. 
Отец  и  мама,  дядя,  тетки
и  баба  Маша  в  центре  фотки.
Я  на  коленях  у  нее -
ну  чудо  в  перьях,  е-мое!
Нас  здесь  лишь  четверо  детей.
Большие  все  -  в  краю  теней,   
а  мы  живем  -  я,  сестры,  брат.
И  нам  давно  за  пятьдесят.
Смотрю  на  этот  старый  снимок
и  вижу  их,  живых,  родимых.
В  стихах  о  них  поведать  смог.
Но  час  пришел  вернуть  должок.
Я  начинаю  свой  триптих   
о  добрых  тетушках  моих.
Их  жизнь  не  триумфальный  бег.
Был  непростым  двадцатый  век.
Он  знал  и  горе,  и  ненастье,
был  скуп  на  тишину  и  счастье.
И  Юля  первой  будет  в  нем -
в  романсе  горестном  моем…
………………………………………
Вся  жизнь  -  цепочка  эпизодов,
чреда  закатов  и  восходов.
В  ней  звездный  полумрак  ночей
и  веер  солнечных  лучей.
Девчонке  девятнадцать  лет.
В  ее  глазенках  счастья  свет.
Не  счастья,  нет -  мечты  о  нем.
И  встреча  с  ним  однажды  днем.
В  том   было  Божье  соучастье,
Что  ткнулась  носом  она  в  счастье.
Она  по  улочке  летела,
Глаза  зажмуривши,  и  пела.
На  солнце  не  могла  смотреть.
А  петь  могла…  хотелось  петь.
Ну  а  еще  ей  улыбалось.
Подумаешь,  такая  малость -
С  утра  улыбка  во  весь  рот.
Девчонки…  кто  вас  разберет?
У  вас  в  любое  время  года
То  непогода, то  погода.
То  плачете,  а  то  смеетесь.
С  собой  никак  не  разберетесь.
Мечтаете  -  о  чем,  о  ком…
Где  принц  с  хрустальным  башмачком?!
Где  эта  сказочная  фея?!
Карету  мне…  да  поскорее!
Но  не  карета  под  вопросом.
Кому  в  живот  ты  ткнулась  носом?!
К  кому  попала  ты  в  объятья?!
-  Вас  как  зовут…  хотел  бы  знать  я!
-  Я  Юля.  Вы  меня  простите.
Я  не  хотела.  Отпустите.
Меня  неграмотные  ждут.
Уроки  через  пять  минут.
Я  их  читать,  писать  учу.
И  опоздать  я  не  хочу…
-  Она  ушла,  но давши  слово,
Что  завтра  встретится  с  ним  снова. 
И  счастье  ей  смотрело  в  след.
О  чем  им  думалось  -  секрет.
Я  сам  пока  на  этот  раз
О  них  подумаю  сейчас.
О  них  обоих,  двух  влюбленных.
Чудесным  чувством  ослепленных.
Она  -  девчонка.  Он  -  мужчина.
Для  размышлений  есть  причина.
На  мировой  был  офицером.
Был  чуждый  всяким  там  манерам.
В  гражданскую  уже  краском
учебным  ведает  полком.
Смоленский  парень.  Из  мещан.
Талант  на  знанья  ему  дан.
Был  агрономом,  пчеловодом.
Механиком  и  садоводом.
И  для  него  был  не  вопрос  -
Водить  машину,  паровоз.
Короче,  жить  бы  ему  всласть,
Но  не  забыла  ему  власть,
Что  был  он  царский  офицер.
Краском?  Ну  это  не  пример!
Надзор  почти  пятнадцать  лет.
Похоронил  старушку  мать.
Что  есть  у  жизни  счастья  свет,
Стал  только  с  Юлей  замечать.
Вот  так  в  конце  крутых  тридцатых
И  зло  прищуренных  годков
Встал  он  нежданно  в  ряд  женатых
И  вдрызг  счастливых  мужиков.
Сибирь  кипела  бурным  морем.
Люби,  работай  и  держись!
Но  размешала  радость  с  горем
Солдату  каверзная  жизнь.
Вложив  в  работу  сил  излишек,
Он  и  семью  не  забывал.
И  между  делом  двух  детишек
Себе  чудесных  отковал.
Да,  снимочек  почти  музейный.
Смотрю  на  первый  детский  ряд.
Инеза…  Игорь…  Два  кузена
Как  два  воробышка  сидят.
А  выше  всех,  взойдя  на  стулья,
Серьезный  облик  напустив,
Мои  родители  и  Юля
Стоят  и  смотрят  в  объектив.
А  я  смотрю  на  них  и  знаю,
Что  маме  вскорости  рожать,
Что  папу  завтра  провожаем
На  фронт…  фашистов  побеждать.
Что  Юлю  мы  вчера   встречали
Спустя  два  года  из  тюрьмы. 
За  что  сидела  -  мы  не  знали.
Но  главное  узнали  мы.
Не  стала  Юля  исключеньем
При  жизни  той  перед  войной.
Все  началось  с  исчезновенья
Супруга  лютою  зимой.
Ушел  декабрьским  утром  ранним
В  депо  на  станции  Тайга.
И  поднялась  ее  страданий
Невыносимая  пурга.
Где  муж?! -  рвалась  во  все  конторы.
Где  муж?! -  стучала  в  лагеря.
Где  муж?! -  все  отводили  взоры,
Ей  ничего  не  говоря.
Урок  в  Ликбезе  ей  прикрыли.
Семь  классов  только  за  спиной.
За  что-то  наказать  решили.
За  что?  Узнать  бы  вот  самой.
С  исчезновением  супруга
В  душе  вопросы  без  конца.
Как  плохо  без  поддержки  друга
Жене, а  детям  без  отца.
Спасибо  сестрам  -  Зине,  Капе.
Детишек  взяли  на  себя.
И  стынет  кровь  за  каплей  капля.
Нервишки  сердце  теребят...
- Я  на  завод  пошла  в  столовку -
Зал  убирать,  посуду  мыть.
С  работой  я  справлялась  ловко,
Трудней  неграмотных  учить.
Но  там  я  видела  отдачу
В  улыбках  и  в  сердцах  людей.
А  здесь  директору  я  сдачу
Отвесила.  Такой  злодей…
Он  отомстил  мне  тихой  сапой
За  мой  решительный  отказ.
Мне  повариха  своей  лапой
Наполнила  костями  таз.
Ну  теми,  что  уже  без  мяса.
Собакам  мы  бросали  их.
-  Дождись, -  она  шепнула, -  часа.
Подарок  для  детей  твоих…
Я  не  увидела  подвоха
В  ее  улыбочке  кривой 
И  эти  кости  я,  дуреха,
Счастливая  несла  домой.
Бульон  я  из  костей  сварила
И  ребятишек  накормила.
И  рада  я  была  за  них,
Щеночков  маленьких  моих.
А  утром  прямо  на  работе
Мне  объявили  приговор.
-  Два  года  в  зоне  проведете!
На  этом  кончен  разговор!
Пришлось  мне  очень  постараться
Прощаться  весело  с  детьми.
Я  наказала  им:  «Держаться!
Уж  постарайтесь  быть  людьми!» 
-  Все  эти  трудные  два  года,
Что  мы  в  детдоме  провели,
Видать,  отцовская  порода
Нам  помогла.  Мы  все  прошли!
Спасибо  Игорю  -  бесстрашно
Меня,  сестренку,  прикрывал.
Видать,  в   отца  таким  отважным,
И  справедливым  вырастал…
Сестра  Инеза  лет  на  восемь
Меня  постарше.  В  гости  к  ней
В  Сибирь  меня  приводит  озимь
Прожитых  незабытых дней.
Она  крутым  специалистом-
Проектировщиком  была.
Но  жизнь  ее  в  молчанье  мглистом
Под  званьем  ЧСИР  пройти  могла.
- Ты  знаешь,  брат,  я  осознала
Теперь,  спустя  десятки  лет,
О  ком  же  мать  всегда  молчала,
Перечеркнув  той  жизни  след.
Нам,  детям  об  отце  ни  слова
Она  же  не  произнесла.
И  от  родни  своей  сурово
Черту  отказа  провела.
Они  же  все  успешны  были.
В  театры  и  в  кафе  ходили.
Никто  пропасть  у  них  не  мог.
Такую  жизнь  им  выбрал  Бог.
Ты  видел  сам,  как  это  было.
Барак…  Каморка…  Нищета.
Я  в  школу  в  сапогах  ходила.
Была  о  туфлях  лишь  мечта.
А  мать  всегда  ходила  в  черном.
Не  улыбалась  никогда.
Она  с  твоей  семьей,  бесспорно,
Душою  сблизилась  тогда.
Ведь  Капа  с  Зиной  что-то  знали,
Куда  исчез  ее  супруг.
Между  собой  они  шептались
И  тут  же  умолкали  вдруг,
Как  только  Юля  заходила.
Она  об  этом  не  забыла.
Всю  жизнь  над  нами  символ  тайны
Висел  дамокловым  мечом.
И  лишь  семья  Петра  и  Анны
Нас  подперла  своим  плечом.
Я  про  арест  отца  узнала,
Лишь  поступивши  в  институт.
Мне  тетя  Капа  рассказала.
И  через  слово  прибавляла,
Что  время  доброе  настало,
Что  всех  исчезнувших  вернут.
Вернут  и  доброе  их  имя.
Увидеть  бы  их  всех  живыми… 
Да,  мало  об  отце  известно.
Но  вот  что  было  ясно  ей -
Отец  исчез  после  ареста
В  один  из  тех  декабрьских  дней.
-  Но  если   был  арест,  то,  значит,
Он  был  в  руках  НКВД. 
Запрос  туда!  Никак  иначе!
Пусть  помогают  нам  в  беде.
Мы  с  Игорем  запрос  послали
В  их  офис  главный  краевой.
Ответ  пришел.  Мы  и  не  ждали
Оперативности  такой.
Что  зря  враждебным  элементом
Был  признан  наш  родной  отец,
Официальным  документом
Сообщено  нам,  наконец.
И  мы,  его  жена  и  дети,
Не  ЧСИР  -   не  вражьи  семена.
С  нас  сволочные  званья  эти
Сняла  любимая  страна.
С  отцом  нас  жертвами  репрессий
Отныне  общество  зовет.
И  сколько  же  таких  известий
По  адресам  другим  придет?
А  мама  умирала  трудно.
Не  довелось  ей  под  конец
Узнать,  куда  декабрьским  утром
В  тридцать  седьмом  исчез  отец…
………………………………………
Над  Томском  ровною  плешиной
Возвысилась  Каштак-гора.
В  тридцать  седьмом  сюда  машины
Спешили  с  ночи  до  утра.
И  очень  часто  редким  людям,
Живущим  в  хижинах  окрест,
Мешал  заснуть  не  гром  орудий,
А  гулкий  пулеметный  треск.
Фургоны  темными  ночами,
Осев  под  грузом  до  рессор,
Под  перекрестными  лучами
Вползали  за  глухой  забор.
Вот  так  же  перед  Новым  годом
Пришел,  как  водится,  конвой.
В  ту  ночь  под  стылым  небосводом
Простился  с  жизнью  мой  герой.
Я  в  выписках  с  его  допросов, 
Глазам  не  веря,  прочитал  - 
Ему  отвел  для  всех  вопросов
Всего  неделю  трибунал.
Что  офицером  был  -  признался.
Что  к  власти  был  лоялен  он.
Что  быть  полезным  ей  старался.
Что  он  не  враг  и  не  шпион. 
Раздетый,  стоя  над  могилой,
Он  об  одном  лишь  горевал,
Что  ни  детей,  ни  жёнки  милой
В  то  утро  не  поцеловал.
Случайно  или  не  случайно,
Но  рядом  с  ним  под  тот  же  снег,
В  тот  миг  предсмертный  и  отчаянный
Встал  необычный  человек.
Он  был  какой-то  неказистый.
В  очках.  В  ушанке  меховой.
И  это  был  поэт  российский,
Но  не  с  советской  головой.
Он  из  есенинской  когорты
Был  выслан  в  этот  томский  край.
-  Пока  что  мы  с  тобой  не  мертвые…
Ты  кто?  Я  Клюев  Николай…
Склонившись  к  другу  по  несчастью,
Прижав  к  нему  свое  плечо,
Стал  про  российское  ненастье 
Шептать  на  ушко  горячо.
Мол,  даже  в  лютой  непогоде
Есть  свой  божественный  резон.
И  тяга  к  Солнышку  в  народе…
Но  не  успел  докончить  он.
Настал  черед  для  пулемета.
Пришла  и  для  него  пора. 
Расстрелы  тяжкая  работа
Ее  хватило  до  утра.
Когда  поздней,  в  шестидесятых,
Настал  черед  расстрельных  рвов,
Отрыли  косточки  солдаты
Поэтов  и  офицеров…
В  войну  мы  с  мамой  из  медпункта
Шли  за  лекарствами  в  Горздрав.
Каштак  был  пуст.  Мне  было  жутко
Шагать  по  тропке  в  гуще  трав.
После  войны  для  самолетов
Здесь  пролегала  полоса. 
Над  Каштаком  не  пулеметов -
Моторов  выли  голоса.
И  я  приезжим  журналистом
Отсюда  в  область  вылетал.
Сегодня  он  не  полем  чистым -
Жилым  районом  новым  стал.
Но  вознеслось  меж  новых  зданий,
Все  заполняющих  окрест, 
Одно  из  лучших  изваяний  -
Гранитный  православный  крест. 
Вознесся  он  над  некрополем,
Над  рвами  массовых  смертей,
Над  бывшим  смертоносным  полем -
Как  символ  жизни  для  людей.
Василий  Козырев  и  Юля.
Маршрут  их  жизни  прям  и  крут.
Вот  что  в  конце  сказать  могу  я.
Кого  мы  помним  -  все  живут!

    


Рецензии