Хорнблауэр

Сесилу Форестеру и Йоану Гриффиту посвящается.


Горацио стоит на носе флагмана с иголки одетый в форму,
Не видя палубы, грот-мачты, такелажа и кормы,
Не помня карт и стратегических  морского флота формул,
Не замечая налетающего шторма,
Сердце мертво, а ум в агонии предательской войны.

Горацио не видит снующих палубой матросов,
И офицерского состава экипажа,
Близ берега летящих альбатросов,
Перед глазами лишь находка и пропажа,
И изумрудный берег собственной страны.

«О, Господи, все это не могло быть явью,
Сейчас проснусь, поняв, что это дурной сон.
И нету пристани, где мертвую любовь оставлю.
Как жить теперь мне с этим не представлю…»
В задумчивости шепчет он.

«Лейтенант Хорнблауэр, достаточно ли,
Мне в четвертый раз обратится к вам,
Чтобы вы обернуться ко мне соизволили?
Очнулись, что вы офицер припомнили»?
За спиной лейтенанта стоял капитан.

«Капитан Пелью, Сер, я прошу извинения,
Это не повторится, это в последний раз.
Вдруг забылся, не услышал вас, к сожалению,
Ветер меняется и меня одолели сомнения,
Я задумался слишком сейчас».

«Принято и забудьте – мягко сказал капитан -
Опустив взгляд суровый в судовой журнал, -
Возвращайтесь к работе и будет, и будет уж вам!
Я знаю, как больно, как вы молоды, лейтенант,
И поэтому я всегда вам промашки прощал».

«Да, капитан, Сер, но ведь это другое дело.
Я не справился, все провалил в этот раз».
Лейтенант стоял прямо, не опуская глаз.
Но стал белым, белее белого мела,
Как туман, что окутал баркас.

«Такого не будет, Хорнблауэр, все знают, -
Не думайте, не извиняйтесь сейчас.
Такое, к счастью, не часто бывает,
Попавшая пуля лишь раз убивает,
И любовь умирает лишь раз.

Лейтенант, скажите, как ту девушку звали,
Ту француженку с полуострова Киберон,
Что спасая ее, вы поставили и проиграли
Жизнь команды, свою и ее,
И теперь стали тенью от этой печали»?

«Ее звали, сэр, Мариэттой, да пребудет
На всегда же покой вечный с ней.
Но сегодня я взял себе в жёны другую,
И теперь лишь она у меня на уме.
Все мы куклы на ниточках судеб».

«Ну и скоры вы мистер Хорнблауер, -
Мистер Пелью взглянул на компас, -
Как вы быстро справляетесь с жизни расправой,
Но, судить вас об этом навряд ли я вправе.
Что за новая миссис у вас»?

«Да, сер Пелью, ее зовут Море, фамилия Ла-Манш».
Капитан кашлянул, и уже ровным тоном:
«Вы шутник, та не даст вам карт-бланш,
Мы барахтаемся в ее волнах, взять пытаясь на абордаж,
А в итоге - пираты, цинга, умирающих стоны.
В общем, бросьте-ка вы эту блажь.

Ну а если, к несчастью, вы ее покорите,
Она будет холодна, как лед.
Как та вздорная баба, Хорнблауэр, простите,
Как игру в морской бой, незадачливый зритель,
Она вас никогда не поймет.

А еще вы к ночным приготовьтесь скандалам.
Она будет хотеть вас убить,
Как вдрызг пьяный матрос на войне у штурвала.
И пускай ваше сердце мертво, эти шквалы,
Могут душу к чертям погубить.

Вместо теплых объятий - шум ветра и качка,
Сырость, холод постели вас ждет.
Такую, простите, в тифозной горячке,
Упившийся грога и спьяну незрячий,
Матрос для себя не возьмет».

«Да, капитан, я знаю, - в море не первый год.
Нрав у красавицы буйный и сложный.
Только жди, ненароком прибьет.
Будет шуметь, будет смирною ложно,
Но любовь для меня лишь такая возможна,
Ведь она никогда не умрет.

Она множество раз нам терзала ветрила,
Увечья дарила и шрамы от ран.
Она мало ласкала, никого не любила,
Но и сердце мое не она мне разбила,
Что ей сердце коль, есть океан.

Но я знаю, с годами вдруг солнце,
Засияет в безветренный час,
Мое сердце, истерзанное, срастется,
И я вместо двух синих ее глаз-колодцев,
Вдруг увижу его желтый глаз.

И осмыслив все вновь, как бывает подчас,
Во мне вечно застывшее что-то очнется.
Я увижу наш крепкий военный баркас,
Моряков и военных, идущих на марш,
Будто Мэри моя мне с небес улыбнется,
И прошепчет «люби наш Ла-Манш,
Благословляю вас»!