Осень печали

Все верхушки деревьев поддернуты красным -- у осени уже плаксивый нрав, крутых стремян златых стремительный разбег.
И как бы вспыхнуть, но не опалиться; сеть тонких фраз -- банальная любезность -- холодных безразличий попурри.
Тень гнева лишь напомнит о манерах, упрочив положение достоинств и где успех не равен спеси -- участнице сомнительных пари.
Испанский пейназ -- знак высокомерья, сей парадокс мышленья ярких женщин, из пошлой тривиальности побег.
Арбитр изящества изысканный Парис, сей странствующий рыцарь Паладин в ком осторожность слов первостепенна и неприемлем экстатический порыв.
Не скажет: "Кротость заменяет красоту". Чьи максимы эстета не позволят скатиться в общую небрежность, что даже Молеус -- Бог Смеха осуждает поверхностные изыски взыскательных невежд.
Эндимион -- сон разума, длит младость, приемственность привычки порождая, как импровиз комедии "дель арте" несбывшихся отчаянных надежд.
Докучливых забот безжалостный гонитель сей Пульчинелло -- плут и буфф -- придворный персонаж, гроска шут обхохотал тот незадачливый турнир.
Не стыдно будет за Далилу Зевсу per fas et netas удержать коварством можно, пусть поворот Фортуны вздорен, но дерзость -- соблазнительная птица.
Суровым роком обреченный Пьеро, сей незадачливый страдалец слагая вечный мадригал, по Милости Творца пленительно навеял блаженный райский сон.
Участница интриги Коломбина, яд разведя в бокале терпком, с перчинкой сердца чье сказала смело: "Капризы терпит, кто влюблен".
Век привередлив, но  некстати, в провалах лет с истлевшим идеалом, где тени прошлого, как груда декораций и перевернута печальная веков прекрасная, но пыльная страница.
Красавец, утонченное величье надменно-холодно,как дождь бесперестанный, когда свой мокрый плат, устойчиво сплетает непогода.
В ветрах уже дыханье стужи прежних грез, и город, что застыл в печали мрачен, где стонет заунывный ветер, разрывая в клочья истлевшее сгоревшее письмо.
Бродячий пес печальной нотой вторит ветру глухим ворчанием и в хоре года четырех времен зима аккордом холода исполнит завершенье -- последний довод ultima ratio.
Недальновидно ирреальна месть, пусть и пропитанная ядом благовоний и слабое пожатие перчатки, как треснутый каррарский дивный мрамор. Непостижима женская природа...